Что произошло за год в Екатеринбурге с тех пор, как была запрещена безрецептурная продажа кодеиносодержащих препаратов…
такие кафе, обычно на окраинах больших городов, в которых время остановилось. Мы с Оксаной сидим сейчас в таком. За тяжелым дубовом столом. Время образовалось здесь в начале девяностых – перистое, как мелкие стекла в круглой люстре над барной стойкой. А остановилось – в конце девяностых, не убрав за собой ни складчатые шторы, ни скатерти из кружевной резины, ни деревянную обшивку стен, ни саму люстру.
– У нее ВИЧ, – говорю Оксан Петровне. – Про туберкулез не знаю. Но ВИЧ есть. Поэтому ты можешь здесь не оставаться.
Оксан Петровна остается. Мы ждем Ягу. Это кафе на окраине Екатеринбурга она выбрала для встречи.
Яга заходит, откинув голову. Высокая, худая, с торчащей из глубокого выреза кофты смуглой грудиной. Ее сухие, потрескавшиеся от темной краски волосы тщательно причесаны в приподнятую конструкцию и закреплены лаком. Щеки – перегорело-красные, в коричневую крапинку. Садится рядом со мной, напротив Оксаны.
– Закажи что-нибудь, – подталкиваю к ней тяжелое кожаное меню.
Яга открывает его и останавливается на первой заламинированной странице. Сильно выпрямляет спину.
– Закуску, – говорит она официантке. – И «Туборг» – ноль три.
– «Туборга» нет, – отвечает та, – извините, пожалуйста.
– Какая она вежливая, – поворачивается ко мне Яга. – Короче, героина у нас сейчас нету, – начинает она, – крокодилом пользуются реже. Сейчас все в основном перешли на легалку. Четыре тысячи стоит вот такой пакетик.
– Легалка – это что? – уточняю я.
– Соль для ванны. Не слышали такое? У вас такого нет? Винт – знаете, что такое? – обращается она к Оксан Петровне. – Легалка – это то же самое, но там как бы двадцать минут, и все. Винт-то держит больше. А с легалкой приходится через каждый час перекалываться.
– А ты пробовала? – спрашиваю я.
– Мне не понравилось, – скромно отвечает Яга. – Там состояние типа винта и на секс тянет.
– А с кем?
– Так по одному же никто не колется.
– А если там кто-то несимпатичный вроде Миши?
– А ты Мишу что ли помнишь? Ни фига себе… Если хорошо врежешься, там как бы все равно. А еще нам рассказывали, что появилась какая-то… – Яга понижает голос и тихо смеется, – пидосоль.
– А это что?
– Ну, мужик с мужиком, как бы это… – смущенно говорит она. – Даже если он не гомосексуалист. Они аж это…
– Так, а что с Мишей?
– Колется, бухает. Кое-как ходит, такой – турбович.
==================================
А Старая сейчас солью колется. Там кукушка совсем улетает. Я посмотрела на них – вообще страшно. Она ж работает строителем, она в неделю шестьдесят тысяч делает. Она в автоматы хреначит, все спускает, когда не колется. У нее две болезни – наркотики и автоматы
==================================
– А с Аней что?
– Аньку жалко… такая молодая.
– Ты всего на четыре года старше нее.
– Да, кстати, – поправляет волосы Яга. – А Старая сейчас солью колется. Там кукушка совсем улетает. Я посмотрела на них – вообще страшно. Она ж работает строителем, она в неделю шестьдесят тысяч делает. Она в автоматы хреначит, все спускает, когда не колется. У нее две болезни – наркотики и автоматы.
– А ты?
– А я недавно телефон просто отключила. Просто надоело все. Денег не было. Иногда просто помогаю взять.
– Помогаешь взять что?
– Наркотик. Барыги продают двум человекам – тем, кого они знают. Это у них на доверии. Они же не могут всем подряд – кого знают и кого не знают. Или через автомат. «Киви»-автоматы знаете? Деньги туда ложишь, и там тебе потом смс приходит на телефон – такой-то дом, такой-то подъезд, на таком-то этаже закладка. Или на улице такой-то, у такого-то светофора, в зеленой бутылке. Закладки делаются. Из рук в руки сейчас редко кто наркотик передает. И за то, что я сходила взяла… А у них же деньги есть, а счастья – нет. Взять не могут.
– Почему?
– Им не продают. А мне продают. И я могу взять, но у меня денег нет. А за то, что я им сходила взяла, мне делают дозу… Марин, вообще… Такие элементарные вещи ты не знаешь. Ну вы вообще, девчонки, даете.
– Ну, я же не пользуюсь наркотиками. И Оксан Петровна не пользуется.
– Да ты уже сколько репортажей про них написала, – ворчливо говорит Яга.
Официантка приносит нам суп, пасту, чай. Перед Ягой ставит большую плоскую тарелку с колбасной нарезкой, бокал со светлым пивом.
– Один репортаж всего написала, – говорю, дуя на ложку с супом. – Мне просто интересно. После запрета безрецептурной продажи кодеиносодержащих препаратов вы стали меньше пользоваться крокодилом?
– Да иди, в аптеке у нас их продают. Только тогда за сто рублей, сейчас – за пятьсот.
– Это те же аптеки, в которых мы были?
– На Фрезеровщиках… Короче, по городу аптеки три – там, в Верхней Пышме и еще где-то. Люди туда специально ездят.
– То есть они продолжают нелегально продавать с наценкой?
– В аптеках? Ну да.
– А где деньги берут? Раньше и то с трудом покупали.
– А сейчас поэтому появилось много этих девчонок, которые за дозняк. Им звонят: «Хочешь приколоться за легалку?» Парням на прихоть просто надо. Им нравится, когда они только поставились, волна пошла, чтоб им х…й сосали. Ей за это дозу делают. Представляешь? Они пакетами берут. Там из одного можно десять доз сделать, и еще останется. Но там догоняться надо… Марин, я тебе сколько объясняла? Там, если одному колоться, на два дня хватит.
– А деньги на дозу они наверняка воруют где-то?
– Б…дь, Марина, ты меня с ума сведешь. Тебе соль зачем?
– Ванну хочу принять…
– Ну там то же самое, что с закладкой. Я ж тебе объясняла – деньги идешь ложишь на терминал. Иногда вот так положишь, и все – деньги улетели. Там аферисты чисто такие. А иногда порядочные попадаются.
– То есть после запрета кодеиносодержащих препаратов многие перешли с крокодила на соль?
– Да, многие перешли на соль. Но другие крокодилом продолжают.
– И можно сказать, что вырос процент проституток?
– Конечно. От соли же, Марин, кукушонок улетает вообще. Они не спят. Они по сорок дней не спят.
– Не хочется или не можешь? – спрашивает Оксан Петровна.
< style="text-align: justify;" mce_style="text-align: justify;">
– Не можешь, – отвечает Яга. Она передает Оксан Петровне вилку. Кладет ее возле тарелки на скатерть. Я смотрю на вилку. Оксан Петровна тоже смотрит. Я не могу незаметно протянуть ей через стол другую. Оксан Петровна берет вилку, которую ей передала Яга, и начинает есть.
– И вот еще – как дурак ходишь. Я вообще не представляю… Столько людей умерло… Перешли с крокодила на эту легалку, а это же – химия.
– А крокодил что – не химия?
– Ну, не знаю… Мне кажется, крокодил лучше. Не знаю прям… Вот недавно девочка на Камской… Камскую помнишь? Она умерла, эта девочка. Их положили туда двоих. Одна через месяц, другая – сейчас. Вообще кошмар. Камская… Лучше б ее закрыли.
==================================
Там убивают только, не лечат. Они мне, эти девочки, звонят, говорят: «Блин, у нас температура сорок вообще. Представляешь вот… А они нам даже анальгин не дают. Это не наш профиль, говорят, мы туберкулез лечим, покупайте себе сами. Ни обезболивающих, ничего»
==================================
– Последний путь? Нет, эту больницу надо просто сделать пригодной для лечения пациентов.
– Там убивают только, не лечат. Они мне, эти девочки, звонят, говорят: «Блин, у нас температура сорок вообще. Представляешь вот… А они нам даже анальгин не дают. Это не наш профиль, говорят, мы туберкулез лечим, покупайте себе сами. Ни обезболивающих, ничего». Ну, анальгин-то копейки стоит. Такое отношение, короче. Туда приезжают с температурой тридцать семь, а уезжают вперед ногами. Они говорят: «Нам мочегонку каждый день колют». Каждый день, представляешь? Я говорю им: «Вы дуры что ли? Это два раза в неделю только можно. Это же кальций из костей вымывает». А они говорят, их заставляют пить, еще язык покажи – выпил или не выпил. Я вообще не знаю… Конечно, они потом вставать не могут. Как так?
– А у тебя только среди наркоманов знакомые и друзья…
– Ты че, Марин? Кто со мной нормальный общаться будет.
– Ну, я же с тобой общаюсь…
– Ну, что ты, зайчик мой, – хрипло говорит мне Яга.
– Ты сейчас плохо себя чувствуешь? – спрашивает ее Оксан Петровна. – Что-то у тебя болит?
– Я же на терапии вичевой, я семь таблеток пью каждый день уже три года. Печень уже это…
– Я чуть-чуть у тебя съем? – Оксан Петровна тянется вилкой к моей пасте.
– Ну как обычно! – возмущаюсь я. – Только желток весь не съедай.
– Давай я тебе передам, – Яга услужливо хватает ложку и сует ее мне.
Мы с Оксан Петровной обмениваемся взглядами. Я вздыхаю – мы квиты. Беру из рук Яги ложку.
– Я хотела тебя спросить, – начинаю я. – Однажды в одном издании, это было примерно год назад, практически через месяц после выхода моего репортажа «Крокодил» я читала интервью с двумя проститутками-наркоманками. Ты, конечно, извини, но я узнала тебя и Свету. Я провела с вами практически неделю, и ты мне никогда не говорила, что была проституткой.
– А ты поверила, да? – настораживается Яга.
– Я не знаю. Но мне было неприятно, что ты это от меня скрыла.
– Мне обещали, что там не будет моего голоса…
– Там его и не было. Имена были изменены.
– А как ты меня узнала?
– А ты можешь отличить крокодил от винта?
– Конечно, могу.
– Вот и я могу в чужом тексте узнать своих героев.
– Но как ты можешь думать обо мне такое, Марин?
– Какое?
– Что я была проституткой.
– Ты сама рассказала об этом журналистке…
– После того, как ты уехала, нам потом позвонили волонтеры, они говорят: «Сейчас одна приедет, наболтай ей чего-нибудь пожестче».
– В смысле?
– Ну, про ментов и проституток. Потому что ни одна нормальная проститутка не пойдет рассказывать. А после этого мне еще раз волонтеры звонили, говорят, теперь к вам иностранные журналисты хотят. После того, как ты уехала, ты что-то написала, все захотели нас снимать.
==================================
А ты не написала, что все это – плохо?! Ты должна была так написать! Че ты, Марин, как эта… Я тебе сколько всего рассказывала. Если ты сама не могла написать, что наркотик – это плохо, попросила бы меня, я б тебе помогла…
==================================
– То есть я вам сослужила плохую службу?
– Да, они звонят и говорят: «Надо крокодил для иностранцев варить…»
– Это волонтеры вам такое сказали?
– Ну, они же нам не сказали колоться, просто сварить.
– Но если вы сварите, вы не сможете не уколоться. А ты знаешь, что мою статью про вас запретили?
– Тебе ничего не сделали? – дергает головой Яга.
– Нет, ничего.
– А че ты там такого написала?
– Ну, чиновники сказали, что я написала рецепт крокодила и обучила других его готовить.
– Пусть рецепт в интернете посмотрят. А как ты узнала рецепт крокодила? Ты же почти не смотрела.
– Ну, кое-что же я видела. Я пыталась объяснить, что не зря на квадрате Мишу держали, который готовил за дозу.
– Там чуть-чуть не то – и все, реакция не пойдет, все завалится, это же не так просто.
– Я говорила об этом. Но все равно мне заявили, что я пропагандирую наркотик.
– А ты не написала, что все это – плохо?! Ты должна была так написать! Че ты, Марин, как эта… Я тебе сколько всего рассказывала. Если ты сама не могла написать, что наркотик – это плохо, попросила бы меня, я б тебе помогла.
Оксан Петровна хихикает.
– Да ты съела весь желток! – кричу на нее я.
– Нет, он растекся, – оправдывается Оксан Петровна, перестав хихикать.
– Че ты не написала, что, пока ты писала эту статью, двое из этих людей умерло.
– А кто? – опускаю ложку я.
– Никто.
– Так а зачем я буду читателей обманывать?
– Марин, тебя че теперь писать учить? – спрашивает Яга, и Оксан Петровна снова заливается смехом. – Чтоб красиво было.
– Но я не хочу, чтобы ты умирала.
– Почему именно я?! – возмущается Яга. – Тьфу-тьфу. Постучи хоть, – она три раза стучит по столу. – Но умерли же за год, Марин. Много людей. А сейчас еще больше умирают – они от соли задыхаются. Пневмония у них развивается. Все же уже вичевые, гепатитские. Понимаешь. Ночью много людей задыхается. Я поэтому не хочу солью. Она – как винт. Там собираются сразу по десять человек и одна девка, и они там все ее, б…ть…
– Ты это видела?
– Ну видела, конечно. Ну, Марин… Че ты спрашиваешь? Мне неприятно. Че? Вообще… Еще же время нужно, чтобы организм к новому наркотику привык. У меня все болело. Выкручивает все, сводит ноги, руки. Я снотворное пила, чтоб солью не пользоваться. И пока никто не позвонит, все нормально. А как знакомые позвонят: «Давай пойдем замутим», – сразу хочется. А они, как этой солью переколются, могут даже с балкона скидываться. У нас по местным новостям постоянно показывают.
– А тебе тоже хотелось… Ну…
– Секса? Да, прикинь, хотелось. Откуда такие мысли в моей голове были? У меня же совсем другое воспитание. Но там никого кроме Светки не было. Я когда раньше кололась, у меня были подруги-проститутки. А я предпочитала ходить с парнями воровать.
==================================
У нас парни были такие профессионалы – ходили воровали алкоголь. Машину закажут, полторы тысячи отдадут, целый день ездят, из магазинов выносят. Они знают все, даже когда охранники там сменами меняются, у них даже ключи были от стеклянных полок с алкоголем
==================================
– В «Гринвиче»?
– П-ф-ф-ф… Тут че, кроме «Гринвича» магазинов нет? Вот здесь на районе в магазинах. Я маленькое что-нибудь брала, ерунду всякую. У нас парни были такие профессионалы – ходили воровали алкоголь. Машину закажут, полторы тысячи отдадут, целый день ездят, из магазинов выносят. Они знают все, даже когда охранники там сменами меняются, у них даже ключи были от стеклянных полок с алкоголем. Потом их поймали. Сейчас они сидят. А я ходила с ними, у меня же вид еще какой-то приличный…
– Ты в солярий ходишь? – спрашивает ее Оксан Петровна.
– Да. У меня две болезни – наркотики и солярий.
– Теперь расскажи мне, чем ты собираешься заниматься? – спрашиваю я.
– Я на работу хочу устроиться.
– Волонтеры с этим не помогают?
– Да что волонтеры? Им только надо: «Вот у нас из США женщина приезжает, нам надо, чтобы она нас спонсировала, чтоб денег нам отстегнула. Вы там расскажите всякие истории, чтоб она нам денег отвалила, а мы вам за это подарки подарим». А че, мы рассказали, а они нам только пожрать дали.
– А вы просили помочь вам найти работу?
– Да кому это надо? Вот еще потом после тебя иностранные журналисты приехали – нас искали. Нам опять волонтеры звонят, чтоб мы этих иностранцев на притон отвели. А я говорю: «Я уже этим заниматься не хочу. И не пустит никто. Все же боятся».
– Но нас же с тобой пустили.
– Но я ж тебе доверяла, и ты одна была… Просто волонтерам мы нужны, чтоб нас показывать. Они звонят: «Иностранцам руки покажите, ноги покажите, дороги исколотые – все покажите. Они по тысяче на рыло дадут. Не знаем, куда вы ее денете. Просто наболтаете про свою тяжелую жизнь». Так говорят. Почему бы тогда не рассказать? Я, когда журналистка приехала, говорю: «А какая тема?» Че, Марин, кто от тысячи откажется? Нам говорят: «Тема – проститутки и мусора». Пожестче расскажите, что мусора с проститутками делают. Я их спрашиваю: «А что они делают?» «Ну, там, в бани возят, в сауны, е…т, короче, везде». Ну, короче, я говорю: «Все, ладно. Мы со Светкой придем». И та-а-акое ей наговорили…
– Откуда вы узнали то, что наговорили?
– Марин? Ну ты че – вообще? Телевизор не смотришь? Ну, я думаю, то, что мы рассказали, ей понравилось – она так на нас смотрела. Марин, я тебе как есть, так и говорю.
– Просто все это неправильно…
– А че? Они себе машины купили. Везде ездют, гоняют.
– Но все равно менты не могут снимать этих девушек, зная, что у них ВИЧ, гепатит и прочее. Кому как не ментам знать это?
– Конечно, они все знают. Но, наверное, извращенцы же бывают. А с проститутками все равно можно, что хочешь, то и делать. Мне неприятно стало…
– От чего?
– Что ты так обо мне подумала…
– Я бы относилась к тебе так же.
– Но ты так обо мне подумала.
– У меня были сомнения. Я чувствовала, что что-то в этом интервью не так. Но для людей, которые вообще ко всему этому не имеют отношения, для которых все это – закрытый мир, они, конечно, могли поверить. Я просто случайно на него наткнулась в ленте новостей, начала читать и почувствовала, что это ты. И эти девушки из интервью, они так заботились друг о друге, как могут заботиться только сестры.
– Да и сестры сейчас особо не заботятся… Вы вот подруги, – она кивает на Оксан Петрову. – Вам хорошо. А у меня вообще подруг нет. Вообще у нас не бывает такого… Ну, друзей не бывает. Вообще…
– А подруги – это кто, по-твоему?
– Я не знаю. У меня их никогда не было.
– Разве я с тобой не дружу?
– Дружишь? Ты? – усмехается Яга. – Что это за дружба? Один раз в год приезжаешь. Так у тебя везде, наверное, с твоей работой, в каждом городе подруги…
– Это неправда. У меня нет в каждом городе подруг.
– Подруг надо чтоб две было или одна.
– У меня – две.
– А у меня – ни одной. Вон сидит твоя подруга, – она кивает на Оксан Петровну. – А я-то че…
– Сейчас за нами такси придет, – говорю я. – Ты на чем домой поедешь?
– Пеш-ком.
– Почему не на маршрутке?
– У меня нет, Марин, денег на маршрутку, – тихо цедит Яга.
– Оксан, подай мне сумку, – прошу я. Оксан Петровна передает мне через стол мою дорожную сумку.
– Я хочу тебе расческу подарить, – роюсь в сумке.
– Не нужна мне твоя расческа. Приедь, Марин, через месяц. Ну, приедь через месяц, и я тогда буду искать работу.
– Тебе нужна работа, – говорит Оксан Петровна, – тебе нужна мотивация…
– Это цель, – поясняю я.
– Ты че меня оскорбляешь? – повышает голос Яга. – Цель! Ты думаешь, я сама не знаю, что такое мотивация? Ты думаешь, я совсем бестолковая?
– У тебя будет мотивация, – продолжает Оксан Петровна. – И я сразу поняла, что ты знаешь, что это такое. Ты пойдешь работать, вокруг тебя появятся новые люди, и ты выйдешь из этого круга наркоманов. И ты не будешь думать о боли…
==================================
Мне бы сказали: «Выходи завтра на работу», – я бы пошла. А так приходишь – три дня стажировки бесплатно. Я ходила, ходила, а они через три дня говорят: «Все, не берем вас». Оказывается, обманщики они – всем так говорят, чтоб на них бесплатно работали
==================================
– Я ходила, – обращается к ней Яга. И они смотрят друг на друга через стол голубыми глазами, а я сижу с сумкой на коленях. – Я ходила-ходила… Они: «Анкету заполните. Мы вам перезвоним». Знаю, как вы перезваниваете. Давай сейчас говори – берете или нет. Я сейчас на бирже труда – там пять шестьсот получаю, и по инвалидности – еще пять.
– То есть берешь от государства все, что можешь, – вставляю я.
– Теперь государству надо отдать, – говорит Оксан Петровна, но быстро спохватывается, – ну, не в том смысле, конечно.
– Че? – переспрашивает Яга. – Я, Оксана, такого слова – «отдать» – не знаю. Противное это слово. Марин, как ты могла? – поворачивается ко мне. – Мотивация… Я знаю, что это такое, и я тоже люблю подарки делать. Я, когда на заправке работала, Светке семь джинсов купила. А себе ничего. А она сейчас лежит целыми днями дома, ничего не хочет. Ей тридцать три уже. Мне бы сказали: «Выходи завтра на работу», – я бы пошла. А так приходишь – три дня стажировки бесплатно. Я ходила, ходила, а они через три дня говорят: «Все, не берем вас». Оказывается, обманщики они – всем так говорят, чтоб на них бесплатно работали.
Я чихаю, прикрыв рот и нос ладонью. Чихаю второй раз.
– Прости… – говорю Яге. – Я простыла. Могу тебя заразить.
– А я тебя не могу? Зайчик мой, у тебя глазки слезятся и нос красный. У тебя совсем иммунитет стал слабый. Ты же больше не хочешь, – она берет мою тарелку с пастой. – Можно я доем?
– Доедай. Только Оксан Петровна весь желток стрескала.
– Да он растекся! – снова возмущается Оксан Петровна.
– У меня там анкета лежала на знакомство, – говорит Яга, протыкая вилкой холодную пасту. – Но кто со мной с такой будет жить? Кому это надо?
– А что, никто не захотел с тобой познакомиться? – спрашиваю я.
– До хрена захотели. Мне никто не нравился. Такие Васьки все, не мое все. Сейчас вообще мужчины – то альфонсы, то наркоманы пошли: «Давай пошли, врежемся». На фиг мне такие?
– А ты знаешь, что Марина про тебя книжку написала? – спрашивает Оксан Петровна.
– Опять не допустят к печати, – с важным видом говорит Яга. – Ты год ее писала. Но люди не хотят правды.
– Ну, там не совсем правда, – говорю я. – Я взяла твой образ в качестве главной героини. И у тебя там есть жених.
– Да ты че? – раздувается Яга. – Ну, хоть в книжке пусть у меня будет жених.
– Чего ты хочешь, Яга? Что тебе нужно? – спрашиваю я.
Она кладет вилку на стол. Смотрит в одну точку на скатерти. Раздувает ноздри.
– Семью, – говорит наконец, – мужчину рядом. Работу. И, наверное, уехать отсюда что ли. Не хочу я больше никого видеть. Чтобы меня дома кто-то ждал. Чтобы спать в одной кровати, просто обнявшись спать… Чтоб нежность какая-то была. Не знаю… Вообще… Хочу, чтобы обо мне заботились. Не надо мне денег давать, пусть лучше ласковое слово скажут. Мне хватит. Ни денег, ничего не надо. Я его сама одену, пусть просто чистый будет. Вот так чтоб гулять с ним – за ручку. Хочу, чтоб мама… Чтоб не говорила: «Вот у всех дети, как дети… Там этой то купили, этой – это…» А мы, как эти….
Я поворачиваюсь к Оксан Петровне. Ее глаза, уставившиеся на Ягу, отливают слезами. Оксан Петровне ее сильно жалко.
– Все равно мне кажется, что у меня очень крутая расческа, – я вытаскиваю из сумки новую расческу – круглую, с тонкими черными зубцами, с черной пластмассовой ручкой.
– Думаешь, у меня расчесок нет?
– Думаю, что есть.
– Может, я лохматая, по-твоему?
– Нет, у тебя очень красивая прическа, – говорит Оксан Петровна.
– Это потому что я пенкой намазалась. А у меня же расческа без ручки. И еще вот сейчас собиралась к вам, расчесывалась, у меня эти палки вылетели с одной стороны.
– Видишь, – говорю я, – я же знала, что тебе нужна новая расческа.
– Новая… – берет расческу Яга. – Че правда мне? А я тоже, Марин, может, хочу, чтобы у тебя было все. Все-все-все. Для тебя этого очень хочу.
– Все, наша машина подъехала, – говорю я.
– А вот еще… – Оксан Петровна вынимает из рюкзака флакон с термальной водой, из-за которой мы с ней вчера в супермаркете чуть не подрались.
– А можно мне вот это взять, да? – спрашивает Яга и осторожно тянет руку к флакону.
– Это для тебя, – говорит Оксан Петровна.
– И еще кое-что есть… – я кладу на стол упаковку тампаксов.
– Не надо, – отталкивает мою руку Яга. – Они же дорогие…
– Но круто же?
– Да вообще… Как приятно…
Я достаю из кошелька деньги и кладу на стол. Взгляд Оксан Петровны мрачнеет. И она, и я знаем, на что будут потрачены эти деньги. Через стол я еле заметно киваю ей, желая сказать: мне все равно, на что они будут потрачены. Я думала об этом, и я решила, что нельзя давать наркоманам деньги, прикрываясь тем, что они все равно найдут на дозу, своруют или убьют, и что ты даешь им не на дозу вовсе, а на еду или на маршрутку. Нет, ты именно на дозу им даешь, и в этом – правда, от которой могут прятаться только люди, которым неинтересно знать о себе все. Наркоманам, таким конченым, как Яга, надо давать деньги просто так – потому что им надо. Взглядом я проталкиваю в голову Оксан Петровны мысль: «Я не собираюсь защищаться. И никогда не претендовала на высокую моральность. Я просто делюсь тем, что у меня есть. Поступаю аморально, но моя аморальная добродетель несет мне спокойствие».
– Это очень тонкая грань, – произносит Оксан Петровна.
– Я должна об этом еще подумать. Возможно, когда-нибудь я буду смотреть на это по-другому.
Я выхожу из кафе первая, с двумя сумками на плече. Яга плетется за мной.
– Я тебя повидать хотела, – бубнит она. – Так болела сегодня. Но я встала. Как я могла тебя не повидать? Я бы все равно пришла…
Мы садимся в машину. Разыгрывается сцена, похожая на ту, которая случилась год назад, когда я в первый раз уезжала от Яги, – она идет за машиной. Прижимает к груди расческу и тампаксы. А я, наученная опытом, больше одного раза на нее не оборачиваюсь…
Марина Ахмедова
ИСТОЧНИК
.gif)
