Иголочка

…Начиналось жаркое июльское утро. Я изо всех сил старалась уцепиться за ускользающий от меня сон, сопротивляясь ужасному кумарному пробуждению. Моему малышу тоже было плохо, он вертелся в моем животе, ударял ножками в мою многострадальную печенку, давил головкой на мой переполненный мочевой пузырь – ну же, мама, вставай, раскумарь и себя и меня!

Я встала, поплелась в туалет, где меня вырвало желчью. Надо было умыться, одеться и ехать за тридевять земель к Федоту – менять ангидрид на готовую «ширку». С трудом приведя себя в порядок, я собралась выходить уже, когда меня остановила мама: «Возьми, вот тридцатка. Больше нет…» Вчера мы ссорились, кричали друг на друга. Даже немного подрались – мама вцепилась мне в волосы, крича, что ее, наверное, кто-то проклял.

Двое детей – сын и дочь, гордость и отрада, прекрасные дети, пристрастились к наркоте и вынесли из дому все, что было не приколочено. «Две машины, – кричала мама, где они?» Мой братец, только что удравший из реабилитационного центра, ответил: «Где-где, в австрийском банке, в городе Вена!» Он находился в мучительном состоянии полной химической чистоты и искал средства, чтобы эту самую чистоту загрязнить. И вот теперь, наутро после скандала, мамочка отдает мне последние деньги, чтобы ее непутевая беременная дочь могла раскумариться. У меня потекли слезы – от облегчения и радости. Я быстро посчитала – этого хватит на три «кубика» ширки, димедрол у меня есть, через полчаса я уколюсь!

Я крепко прижала к себе маму, чмокнула ее в седую макушку, с трудом вбила отечные ноги в резиновые тапки и пошла к двери. Мама сказала мне в спину: «Сережка не ночевал, если встретишь, скажи, пусть позвонит домой». Я села на маршрутку и через четверть часа уже была на Стройдетали, где моя радость от того, что вот-вот уколюсь, сменилась беспокойством. По цыганскому поселку бесплодно бродили группы наркоманов. Происходило поднятие цен на «ширку» – чтобы как следует подготовить почву для этого, цыгане сегодня ничего не продавали. Нет, не всюду, конечно же. Товар был, но для редких избранных клиентов и, к сожалению, на тех «точках», куда я, простая смертная, не была вхожа. Я покрутилась на улице Рассвета, у Романов, у Марины – бесполезно. Поднималось солнце, становилось все жарче, все труднее становилось передвигаться. И начал ныть низ живота. Сам живот временами становился твердым, как камень, и это начинало меня беспокоить все больше и больше. До родов мне оставалось еще два с половиной месяца «Это все кумары, – подумала я, – сейчас уколюсь и все будет в порядке». Я погладила живот и прошептала: «Бедный мой мальчик, потерпи, совсем немножко осталось…» Я не знала, мальчик внутри меня или девочка, проклятая система не давала мне времени пойти на УЗИ, стать на учет в женской консультации – пока найдешь деньги, пока уколешься – тут и вечер наступил, а с утра, на кумарах – какая консультация…

Я побрела к бабе Асе. Старуха почему-то мне симпатизировала, иногда даже в долг давала, уж у нее я точно уколюсь. И тут, на мое горе, из переулка выскочил Тодор, юркий, как ласка, пацанчик: «Ай, привет, девка-краса, клянусь матерью, что ищешь? Ширка нада? Пошли со мной, шира-бомба, клянусь матерью». Наверное, кумары что-то повредили в моем мозгу, потому что я пошла за этим гаденышем, который завел меня в какой-то лабиринт из улочек и переулков, отдала ему все мои деньги и долго ждала, пока в моей глупой голове не рассвело и мне не стало ясно, что меня тупо кинули!
Пить хотелось ужасно. Плача, я побрела куда-то без цели. Живот ныл все сильнее. Впереди меня шла молодая женщина с двумя тяжелыми пакетами, в одной руке она держала пухлое портмоне. Выхватить и броситься бежать? Я отбросила эту мысль, как несостоятельную. В моем нынешнем состоянии я не убегу. Господи, если ты есть, помоги, помоги мне раскумариться! Я остановилась в тени большого каштана. Мои глаза бегали туда-сюда, а в голове мелькали всевозможные идеи. Я была готова на все, что угодно, только пусть мне станет легче! Я потерла поясницу обеими руками, чтобы унять горячую болезненную пульсацию.
В нескольких шагах, во дворе двухэтажного дома я увидела огромную новую дорожную сумку на колесиках, только что постиранную и вывешенную на просушку – с нее еще капало. Недолго думая, я огляделась по сторонам – никого, быстро перелезла через низкий заборчик, тихонько отстегнула прищепки и сняла сумку с веревки. Потом развернулась и побежала – тяжело, неуклюже, придерживая живот одной рукой. Я бежала долго – петляя по дворам, все в сторону того же цыганского поселка, на бегу прикидывая, кому отнести сумку – Марине, Ляле, может, бабе Асе? Хоть пару кубов, но может дадут? Я споткнулась, пробежала по инерции еще несколько шагов. Сердце колотилось, как сумасшедшее. Все, я выдохлась окончательно и остановилась, хватая ртом горячий воздух. И тут…на мой затылок, плечи и спину посыпался град ударов.
Я оглянулась, инстинктивно прикрывая руками лицо и голову и увидела растрепанную тетку, хозяйку злополучной сумки, которая меня наконец догнала. «Сука, а ну давай сюда сумку, наркоманка чертова!» Она замахнулась, чтобы ударить меня еще раз и тут ее взгляд упал на мой живот. «Так ты еще и беременная? На сносях и колешься? Ах ты ж…», – баба выхватила у меня сумку, сплюнула мне под ноги и ушла, а я обессиленная, присела на бордюрчик и расплакалась.

«Девочка, чего ты плачешь?», – надо мной склонились двое парней. Чистенькие, аккуратные, всем хорошие пацики, но в их лицах присутствовала некая плывущая смазанность взгляда, какие-то неуловимые мелочи, по которым я безошибочно узнала – это свои, торчки, наркоши, к бабке ходить не надо. Я скорчила несчастное лицо: «А как мне не плакать, пацаны, если я еле-еле на раскумарку наскребла, а меня кинули сволочи.» Пацаны сочувственно закивали головами: «Вот же падлы, беременную кинуть! Ничего, это поправимо, помоги взять.» Мои слезы сразу высохли. «А сколько надо? А почему вы сами не можете взять?» – засыпала я их вопросами. Оказалось, что пацаны приезжие – откуда-то из Евпатории и денег у них – как у дурня табаку. Я резво поднялась и повела их к бабе Асе. Солнышко давно перевалило за полдень. Я шла и молилась, чтобы цыгане уже начали банчить. На подходе к бабы Асиной улице я встретила знакомых «Есть?» – с надеждой глядя в их довольные физиономии и точечные зрачки, спросила я и увидев утвердительные кивки, взяла под руки своих новых знакомых и полетела к знакомым воротам, как на крыльях. На противоположной стороне улицы, как всегда, дежурили ППС. Я подошла и отстегнула стражам порядка по пятерке с рыла – за безопасный проход. Зайдя во двор, я тепло поздоровалась с Маринкой – дочкой бабы Аси и протянула деньги в форточку: «Мне десять», но девчонка за окном сказала: «С сегодняшнего дня – по пятнадцать. Еще пятьдесят гони.»

Пришлось возвращаться и брать еще одну красивую голубенькую бумажку у нетерпеливо переминающихся пацанов. Наконец-то шприц с моими тремя кубами был у меня в руках. Нетерпеливо раскатала колесо димедрола, высыпала в пластиковую «ванночку» от шприца, перебрала через фильтр от сигареты… и тут послышался удар в калитку, ворота распахнулись, послышались крики и во двор хлынула лавина людей в камуфляже. Начался хват. Я сразу упала на землю, стараясь незаметно сунуть шприц в трусы. Иголка с него слетела и воткнулась мне в ногу, зараза.
Меня не били. Почти. Конечно, в первом замешательстве, толчее, крике мне досталось несколько ударов дубинкой. Потом меня выручил мой живот. Меня и не шмонали совсем. Когда привезли в райотдел, я сразу попросилась в туалет. Там я убедилась, что мои драгоценные три куба у меня в трусах целы… я даже смогла бы уколоться, будь у меня иголка, но эта проклятая мелочь как сквозь землю провалилась. Когда я писала объяснительную, когда давала показания, когда меня вместе с другими задержанными возили в наркологию на освидетельствование, когда я просто сидела в этих проклятых мусорских кабинетах, я думала только об этих золотых, дорогих трех кубиках. Меня отпустили только ночью и я, рыдая, держа двумя руками свой твердый огромный живот, поковыляла пешком домой. А вокруг все цвело – сирень, жасмин, ночная фиалка. Стояла прекрасная летняя ночь, а я ничего не видела кругом кроме своих кумаров.

Дверь мне открыла мама, которая не находила себе места: «Олеся, доченька, где ты, что ты? Утром ушла и все, с концами, я себе места не нахожу! Ну что, купила лекарство?» Я сбросила с черных от пыли ног тапки прошла на кухню, открыла аптечку… «Мама, а где все баяны? Что, нету ни одного?» Мы с мамой перерыли весь дом, я даже заглянула в помойное ведро – ничего. Это было просто безумие какое-то – оказывается, мой брат устроил генеральную уборку и выбросил все старые баяны. Представьте себе – «дела» – вот они, а уколоть их нечем. Мама начала одеваться, чтобы сходить на проспект, в дежурную аптеку. И тут мой взгляд упал на плакат Джона Леннона, пришпиленный к обоям. Один из углов был приколот иголкой-«восьмеркой». Я схватила ее и попробовала, не забитая ли. Оказалось, что нет, но кончик ее был загнут, как рыболовный крючок. Ничего, где наша не пропадала! Мама увидела, что я собираюсь делать и забеспокоилась: «Олеся, давай я схожу в аптеку! Эта иголка валялась бог знает где, занесешь заразу…»

Но я промыла иглу «Белизной», потом кипятком и начала ковыряться в паху. Хорошо, что у меня была «шахта», тупая игла легко прошла через тонкую пленочку, но мне ужасно мешал живот – ни черта не было видно, куда я тыкаю, кроме того, я очень торопилась и психовала. Через пять минут я наконец-то увидела свою кровь в шприце. Слава тебе, Господи! Ширка оказалась отличной, разлом был настолько болезненным, что я застонала, чувствуя, как горячая волна спускается вниз, к ногам, как уходит боль… Правильно говорят, что иногда разлом лучше кайфа, подумала я. Моя дорогая, моя родненькая созависимая мамочка подошла ко мне сзади и обняла.

Я прижалась к ней и закрыла глаза. «Мамулечка, дорогая, я так люблю тебя… прости меня, мамуль, хорошо?» Мама обняла меня еще крепче: «И я люблю тебя, солнышко. Кушать будешь?» Бедная моя мама… Она сначала лечила меня, потом ругала. Потом возила к бабкам. Потом смирилась. На уже столько лет не могла ни ремонт в квартире сделать, ни купить себе какую-то обновку, работала на трех работах, жила и содержала меня на те крохи, которые оставались не сожранными этими чертовыми наркотиками. Иногда я с ужасом представляла себе, что же будет со мной, если с мамой что-то случится – кто меня тогда пожалеет? Но я успокаивала себя тем, что, скорее всего, я уйду из жизни первой и освобожу маму от этого ежедневного ужаса. Мама сказала: «Я тебя ждала, задремала и мне приснилось, что твой малыш уже родился – лежит вот здесь, на диване, очень похож на Сережку в детстве, такой же кудрявенький… Так что, милая, будешь борщик?» Я встала, потянулась всем телом и только хотела весело отозваться «Конечно, мам, буду!», как почувствовала, что внутри меня что-то лопнуло, горячая жидкость хлынула из меня и острая резкая боль словно перерезала меня пополам. «Мама!» – закричала я.
И начались роды.

Елена Курлат