Дитя Января

Зима 1987 года выдалась на редкость суровой и снежной. Сугробы намело почти в рост человека. Дворничиха тетя Сима вышла, как всегда, в пятом часу утра, чтобы расчистить дорожки возле парадных. Работы было много, поэтому ее сын, как обычно, вышел ей помогать.

Толкая перед собой большую деревянную лопату, Федя направился к мусорным бакам, возле который крутился дворовой пес Бублик Дворнягу подкармливал весь двор, но своим хозяином Бублик считал именно неразговорчивого и нелюдимого из-за сильного заикания, дворничихиного сына. и его единственными друзьями были собаки, кошки и птицы. Крепкий здоровый парень очень стеснялся своего недостатка. Жил бобылем вместе с матерью, Федины канарейки пели так, что люди останавливались под окнами и слушали, а в колясочной он устроил целый лазарет для больных бездомных животных, которых Федя подбирал и выхаживал.

Вот и теперь Бублик радостно встретил хозяина, но не стал выпрашивать вкусняшки, как обычно. Пес беспокоился, повизгивал и звал хозяина к контейнерам. «Опять, что ль, котят выбросили? Что за люди, – подумал Федя, отставляя лопату в сторону, вот же ж, опять накидали прорву… Хоть бы где-то с краю, чтоб весь контейнер не переворачивать…» Из глубины мусора и в самом деле, слышался какой-то писк и мяуканье. Федя начал отбрасывать в сторону пакеты со всякой дрянью, старый свернутый коврик, пластиковые бутылки, бумагу, картофельные очистки…под руки ему попались какие-то окровавленные тряпки, свёрнутые в узел, из которого и неслось тихое мяуканье и плач. Федя развернул пакет, ахнул, расстегнул робу, сунул за пазуху свою находку и, оскальзываясь на дорожке, которую не успел еще посыпать песком, побежал к тете Симе, громко зовя на помощь. В свертке тряпок он нашел крошечную новорожденную чернокожую девочку, с пуповиной и детским местом, завернутую в окровавленную простынь. Женщину, которая родила и выбросила малышку, так и не нашли. Тетя Сима с сыном решили взять и воспитать найденыша. Они прошли все бюрократические рогатки и забрали маленькую негритянку из дома малютки. Федор усыновил ее. Это была я.

Тогда шел один из первых сериалов – во время показа улицы были пустыми. В честь героини фильма, веселой толстой поварихи-негритянки, мне дали экзотическое имя – Жануария. Вот удружили! Жануария, так Жануария, спасибо, хоть не Изаура! Потом я сократила свое имечко и стала просто Жанной.

«Смотри сама негритоска, и дети черные», -услышала я за спиной. «А жопа у нее классная», – отозвался другой голос и раздался дружный гогот. Я опустила Тяпу с рук на землю, сделала «страшные глаза», задавив бунт в зародыше, вытерла нос Изабелле, свернула зонт – дождь закончился и побежала – в каждой руке – по ручонке!  – к зданию наркологического диспансера. Здание было пятиэтажным, угрюмая бетонная коробка с какими-то архитектурными излишествами на том месте, где обычно бывает крыша, настолько угрюмая и мрачная, что шаловливое   воображение мое всегда дорисовывало там стаи сов и гроздья летучих мышей.  Утро не задалось. Полночи папаша с новой сожительницей бухали и среди ночи вломились в комнату, где я ютилась с двумя детьми, с претензиями – где «детские» деньги, почему я не дала ни копейки в этом месяце. Дети проснулись от визгливых причитаний тети Инки и папашиных басовитых матов.  Были выяснения, попреки куском хлеба, рев детей. Потом слезливое примирение («Ах, дочечка, я тебя люблю, ты моя Жануария!» … «А дочечка моя ссссвет едиссссссв маааей жизни!»), идиллия и завуалированное вымогание денег на продолжение банкета. Конечно, дети не выспались, капризничали, а когда услышали, что надо идти с мамой в больницу вместо садика, дружно расплакались. «Там злая тетя, ааа!»- пищала Белка. Тяпа, который еще плохо говорил, на всякий случай тоже разревелся и вторил сестре «УУУ!».  Натягивая колготки на толстенькие Тяпины ножки, я начала рассказывать про котят, которые живут во дворе больницы и про киндеров, которые куплю, если дети будут себя вести, как полагается.

Сегодня я не успевала закинуть детей в сад, потому что нужно было в кабинет ЗПТ – принести остатки метадона на сверку. На крыльце диспансера стояли ребята с программы и курили.  Я увидела в толпе бывшего мужа и обрадовалась. «Саня, ты уже выпил? Тогда постой с малыми, меня на сверку вызвали!». Саня выплюнул окурок, присел на корточки и поймал малышей, которые радостно подбежали к нему и повисли с двух сторон у него на шее. Я потянула на себя тяжелую дверь, прошла в коридорчик возле регистратуры и оказалась в отделении ЗПТ.  Медсестра, которой я сегодня не принесла шоколадку (приношение было куплено и приготовлено, но его слопали дети) придирчиво осмотрела три конвалюты – одна пустая, три таблетки в другой и еще одна целая, «Еще понюхай и лизни,»- вертелось у меня на языке. «А это что такое? Здесь нарушена целостность упаковки. Ты сожрала лишнюю таблетку, а потом сунула сюда анальгин и надеялась, что все будет шито-крыто?»  Я сделала удивленное лицо. «Наталья Петровна, я ничего такого не делала, покажите, где?», пролепетала я и протянула руку, но медсестра сделала неуловимое движение, и я с ужасом увидела, как длинный наращенный ноготь с ярким лаком подцепил спорную таблетку, лопнула тоненькая фольга и «двадцать пятка» оказалась у медсестры на ладони. «Будешь знать, как торговать метадоном», – посулила она, «Теперь тебя снимут с самостоятельного, пойдешь на ВКК!» Мне сейчас больше всего хотелось вцепиться в противную жирную физиономию под накрахмаленным колпаком и выцарапать эти злобные свиные глазёнки. «Наталья Петровна, зачем вы это делаете?» – тихо сказала я дрожащим от обиды голосом, «У меня же дети…и работа…». «Ооой, – ехидно запела Наталья Петровна, роясь в документах, – знаю, что у тебя за работа, на трассе, вот и вся твоя работа! Потому и муж тебя бросил…». У меня даже потемнело в глазах, и я закричала: «Да как вы смеете…что вы себе позволяете…я найду на вас управу…»- я повернулась и выскочила в коридор.

Я смахнула слезы, остановилась, огляделась, и побежала на второй этаж. Конечно, надо было идти и звонить нашему соцработнику, но голова у меня совершенно не работала. На лестнице я увидела своего лечащего врача и глотая слезы, горячо и сбивчиво заговорила: «Дмитрий Алексеевич, она меня обвинила…таблетку вылущила сама, а на меня говорит, что торгуюююю, помогите, разберитесь… это подстава!» Я конечно, зря подошла к доктору – он у нас никакой. По-моему, он нас боится и брезгует. Врач пошел вместе со мной к медсестре, которая не сбивалась, не плакала и не торопилась, а кокетливо улыбаясь молодому доктору, изложила свою версию ситуации : Сегодня она вызвала эту грубую, невоспитанную пациентку на сверку препарата, потому что есть информация (тут медсестра многозначительно подняла брови), что Мулатка торгует препаратом, который получает на руки. (Тут я заорала: “Не смейте меня так называть!») Медсестра хохотнула сквозь зубы и поправилась: « И тут эта Афроукраинка, которая за время пребывания на программе зарекомендовала себя, как отъявленная грубиянка и хулиганка,  за пять минут до окончания работы кабинета приносит конвалюты, в одной из которых нарушена целостность упаковки, таблетка вынута и, скорее всего, заменена другой, не наркотической, что прямо указывает на то, что…».  Я знала, что она права. В самом деле, таблетки не хватало…Но я ее не продала, не съела сама лишнюю…у меня совесть чиста.

Но, как говорила моя бабушка, совесть и закон – это две большие разницы, преступление и грех, десять заповедей и уголовный кодекс  – не одно и то же. Вот теперь я, наркоманка с чистой совестью, смотрела, как эти двое, мило друг другу улыбаясь, радостно ломают мою жизнь, а думают, что делают добро, обвиняют в том, что я не делала, а я не могу себя защитить, не могу оправдаться, потому что я заведомо виновата, потому что я – наркоманка, а они считают меня недоразвитой по уму. Им кажется, что я не умнее трехнедельного поросенка, как говорит мой бабка Сима. «Делайте экспертизу! –  закричала я, – докажите, что это не метадон! Я не торгую! Она говорила, что я негритянка! Это расизм! Вы ответите за все!»  Доктор, так же улыбаясь – сказал, подняв вверх указательный палец: «Все наркоманы отличаются лживостью и изворотливостью. Ты, милочка, тут не кричи и не скандаль. А то сейчас быстро милиция приедет и вылетишь пробкой с программы. Все, я тебе записываю два нарушения и снимаю с самостоятельного приема. И нечего тут околачиваться, иди домой, доедай препарат, и на ежедневный!» Я, ничего перед собой не видя, вышла на крыльцо. «Мама! Радостно закричал Тяпочка, и потянулся с папиных рук. Саня обнял меня, и я прижалась к нему всем телом. Я подняла лицо и посмотрела на своего мужа с удовольствием. Я любовалась его красивым профилем – красивый нос, губы изогнуты так, что хочется целовать их без конца, длинные зеленые глаза с поволокой… единственное, что портило его – слегка срезанный, слабый подбородок. Саня ласково посмотрел на меня, так, что в животе у меня стало горячо и в груди запорхали бабочки. «Что, малая, не пролезло?», – спросил Саня. Я помотала головой. На языке у меня было море упреков.  Но Сашу нельзя ругать, упрекать и – боже упаси! –  выяснять отношения. Тогда он уйдет, и я долго его не увижу.

Таблетку из блистера достал Саня. Вернее, не одну таблетку, а три. Я поймала его за руку, когда он воровал их из моей сумки. Одну таблетку я смогла отобрать у него, а две он уже успел сунуть в рот. Он и раньше воровал, и выпрашивал у меня метадон. А я, дура-баба, не могла ему отказать. Но только раньше все обходилось, а сейчас по закону подлости, не обошлось.

Я стояла в кольце его рук, чувствовала его запах, слышала его голос и плакала в три ручья., рассказывая, что только что случилось. «Саша, пиздец всему. Я работу теперь потеряю. Как прожить? Папа опять запил, бабуля совсем плохая, ничего не видит… а Тяпе курточка нужна…» «Давай позвоним на Горячую,» предложил Саня. «Нет, нельзя, тогда они меня совсем сожрут… что с Кристиной было и с Дрыцыком? Их с программы выгнали, а Линия ничем не помогла. Если бы действительно я была святая, а то…» Мы с детьми пошли в соседнюю кафешку, взяли по стаканчику кофе и выпили его стоя. Я спросила то, что уже несколько дней не давало мне покоя: «Саня, я больше твоей маме малых не дам. Ты знаешь, что она им про меня говорит? Белка спрашивает, правда ли, что я скоро умру, что меня в тюрьму посадят? Спрашивает, кто такие страшные люди «наркоманы». И я ее вчера наказала, а она мне в обратку говорит, что скоро будет жить у бабушки, та все будет ей покупать и все разрешать. Поэтому, Саня, не в обиду – но твоя маман очень на малых плохо влияет, приходят он и от вас вообще невменяемые, не слушаются и вообще…» Мой муж улыбнулся той самой улыбкой, после которой я ни в чем не могла ему отказать. «Жанна д Арк, спасительница Франции», говорит он, «мы ведь семья, и она нас разлучить не сможет. Я же не виноват, что моя мать тебя не любит. Даже внуки ее не переубедили.» Я хотела с ним посоветоваться, помощи, поддержки от него хотела…конечно, милые любовные шуточки – это очень приятно, но правильно папка говорит: « Он у тебя какой-то декоративный. Так, поболтать, потрахаться, в люди выйти не стыдно, красивенький, холеный, перед зеркалом больше времени, чем ты, в несколько раз, проводит – а толку никакого. Тебе защита нужна, н-надежность, а не декорация…И не любит он тебя…прости, дд-девочка, ты же сама это знаешь…»

Саша говорил мне нежные слова, от которых я, дура, таяла. И он ведь тогда уже прекрасно знал, что за сюрприз приготовила мне его мамаша, какой чудовищно коварный план она разработала, чтобы отнять у меня единственное, что было у меня в жизни…

В детстве, особенно когда меня обижала очередная мачеха или кто-то особенно зло дразнился, я мечтала о том, что вдруг приедет моя настоящая родная мама из Африки, красивая, высокая, с длинными черными косами, она дочь великого вождя Масаи, у нее есть ручной лев на поводке, он умный, как человек, зовут его Симба. Мама приедет на белом лимузине, откроется дверь, сначала выйдут здоровенные черные бодигарды, каждый с ручной черной коброй-мамбой, потом лев Симба…а потом выйдет мама, она обнимет меня и скажет на чистом русском языке: «Дорогая потерянная дочь моя, как я тосковала по тебе в далекой Африканской саванне!» Она подарит мне шубу из ягуара или леопарда, и маленького львенка, сына своего друга и защитника Симба и заберет к себе в Африку, где все люди темнокожие и никого не волнует цвет моей жопы. Бабушка Серафима и папа не рассказывали мне, что меня нашли в помойке, выброшенную за ненадобностью, как мусор.  И я долго думала, что мама уехала в Африку, домой и обязательно вернётся к нам. Тогда папа Федя начнет говорить легко и плавно, перестанет заикаться, мы уедет вместе с мамой к ней далеко – в теплые африканские саванны, заберем с собой бабушку Симу и будем с мамой ездить на сафари. Только мы не будем убивать зверей, это будет фото сафари…фильм «Король-лев» я смотрела столько раз, что знала наизусть…Потом добрые соседки просветили меня, рассказали, как меня, почти превратившуюся в ледышку, спасли, что своему папе я не родная. Что моя настоящая мать – никакая не дочь вождя Масаи, а просто преступница и детоубийца. Что она нагуляла ребенка от черномазого (они в выражениях не стеснялись), с которым спала за джинсы и доллары…

Что моя мама увидела, что я чернокожая и не захотела меня…Я пришла домой, захлебываясь от рыданий, а папа, узнав, что произошло, побежал ругаться с соседками и даже с кем-то подрался. Бабушка Сима меня успокоила, показала мне фотографию красивой чернокожей девушки – потом я узнала, что это была знаменитая манекенщица, и сказала, что это моя родная мама. «Но почему, почему она с нами не живет? Разлюбила папку? Развелась?» Бабушка на ходу придумала историю про то, что моя мама училась здесь в институте, уехала домой на каникулы, но там в Африке началась война и как только война закончится, мама вернется. Что взять с восьмилетнего ребенка – я вытерла слезы и развеселилась: «А почему они такое говорят?» Баба Сима достала из кармашка свой носовой платок – накрахмаленный и собственноручно обвязанный кружевом по краю, и вытерла мне нос: «Потому что они глупые и злые! Давай-ка, заплетем тебе косички!» «Как у мамы», –  потребовала я.  Конечно, я постепенно узнала правду и смирилась с ней, но рана в моей душе осталась. Я уже не рассказывала другим детям о своей маме из Африки…но до сих пор, засыпая, я мечтаю о маме- Масаи с длинным копьем в руке, которая меня найдет и восстановит справедливость. И мне становится легче. А пока я оставалась дочкой Феди Заики и внучкой дворничихи.

Я рано сформировалась и мужчины стали на меня заглядываться. Но красота – яркая, экзотическая, необычная – не принесла мне счастья. Я закончила школу и сразу же вышла замуж «по залету» – за своего одноклассника. Саша был принцем, героем и мечтой. Его обожали все девчонки в школе – из «запакованной» семьи, мать – акционер банка…к окончанию школы ему подарили машину. Его мать была категорически против нашего брака. Мои были тоже против и сейчас я понимаю, что они были правы. Саша добрый, хороший, но совершенно бесхарактерный и ленивый. Но я люблю его так сильно, что с радостью отдала бы за него жизнь. Я – его собака. Предана, как собака. Жду его каждый день, как собака. Он так меня ласково и называет: «Собанечка моя!» А еще он подсадил меня на наркоту. Это было так здорово и весело – клубы, тусовка… сначала траву курили, потом начали нюхать кокаин. Каждый раз, делая дорожку, Саня повторял одну и ту же фразу: «А потом при шел кокаин. Он стал проклятием нашей молодости».

А потом я узнала, что он цитировал Александра Вертинского. Я слушала и запоминала. Я ведь хотела соответствовать своему мужу – моя свекровь каждую минуту вспоминала, что я не пара ее сыну, что я приютская, брошенная, которую подобрал и усыновил дворник…Она не разрешала мне ночевать у них дома вместе с Саней, даже когда мы расписались. Я звала Сашу к нам, мы даже пытались жить вместе, но вечером раздавался звонок, у драгоценной мамочки то сердце болело, то давление…и мой муж вставал, одевался и ехал ухаживать за мамочкой. Время от времени она забирала ключи от машины – в наказание. Или денег не давала. А Саша привык ни в чем себя не стеснять, короче говоря, жизнь не получалась.  А потом мы присели на герыч. Сначала добавляли в траву немножко героина и курили вместе – ах! Опускаешь «водный», видишь донышко – и тут тебя догоняет приход.  Сами не заметили, как присели, как дозняки понагнали. А потом с Саней случилась беда. Его хлопнули с героином. Конечно же, его подставили, знали, что он мажор, что с него есть, что взять, у мамаши бизнес – свой маленький завод, фирма своя…Производят ящики для пива из вторсырья …Мусора хотели заставили Саню переписать на кого-то из ихних родственников квартиру. Его мамаша устроила истер не к месту, сначала кричала, что сына у нее нет…упустила время, когда надо было заплатить и отмазать сына по-тихому…мусоров разозлила…короче говоря, посадили Саню. Квартиры Саня все равно лишился, потому что в тюрьме он ее проиграл. А я с пузом – я как раз тогда была беременная Белочкой. Тут мамаша опомнилась, пришла ко мне просить, чтоб я переселилась к ней – будем вместе поддерживать Саню.

А я ей говорю – а что ж с простынями будем делать? вы же говорили, что после меня простыней не достираетесь. Теперь вы не боитесь больше, что я испачкаю ваши простыни своей черной кожей? Верите, эта непробиваемая баба посмотрела на меня затравленно …и заплакала. Прости меня, девочка, – говорит, я просто сына своего сильно люблю и даже в роддоме я всю первую ночь после родов проплакала – думала, что через каких-то 20 лет мне надо будет отдать своего сына какой-то женщине…» И знаете, мне стало ее жалко и пошла я к ней жить, хотя мои бабка с папкой были очень против. Но я ведь видела, как мои концы с концами еле сводят. А Сашке надо было передачи носить и грев делать…Ух, какая у нее квартира! В два этажа! У меня была своя собственная ванная и свой туалет! А комната! А постельное белье такое красивое! Мы с ней поехали и купили мне все, что я захотела. Я стеснялась, мне было как-то не по себе – я в жизни не видела, чтоб так деньги тратили. И как-то стыдно было, что меня одевают, как куклу… Потом родилась Белочка – коричневая, пухленькая, с розовыми ладошками и пяточками, с густыми волнистыми волосиками…Для нее наняли няню, такую опытную и серьезную, что я ее даже побаивалась. Какое-то время была идиллия, мы съездили к Сане на лагерь, малую показали, потом маман с малой уехали, а я осталась на длительное свидание. Я так страстно и сильно любила своего мужа на скрипучей казенной кровати, что снова залетела. На зоне мы с Саней и расписались. Какое-то время была идиллия, маман меня много чему научила, я теперь в любом обществе разговор поддержу, в скатерть не сморкаюсь, за столом пальцы не облизываю и торт ложкой не хаваю. Я тогда даже какое-то время надеялась на то, что она и в самом деле примет меня в свою семью, честь по чести, но недолго музыка играла, недолго фраер танцевал. А потом я поняла, что никогда своей для этой женщины не стану, что между нами пропасть глубиной в Марианскую впадину. Просто именно тогда, в тот момент для нее так сложилась жизнь, что я ей временно нужна и без меня трудно обойтись. И фсё! А когда изменятся обстоятельства и минует надобность во мне, как в каком-то нечистом, но необходимом предмете, она брезгливо избавится от меня и выбросит меня из своего ума и своей жизни. Часто я слышала, как маман, даже почти не приглушая голоса, рассказывала обо мне своим подружкам по телефону. И как же мелочно злобными были эти пересуды и рассказы о том, какая неряха, лентяйка, голодная нищенка ее невестка!  Она не прощала и не забывала мне ни одной ошибки, ни одного промаха, хоть я и старалась изо всех сил быть послушной, быть услужливой – я думала, что строю будущую совместную семейную жизнь.

А потом мамаша потребовала, чтоб я не носила Белочку к моим родным. Твои бабка и приемный отец («приемный» -было подчеркнуто тремя линиями!) в своей среде считаются вполне достойными людьми, но они находятся в самом низу, на донышке общества и ничего в жизни не достигли. «Сейчас», сказала маман, «тебе выпала возможность, раз уж на тебя выпал выбор моего сына, подняться вверх по общественной лестнице. Поэтому я бы хотела оградить мою внучку от нездорового влияния людей не нашего круга» …Я, как оплеванная, молча собрала все ее подарки, на столе, вынула из ушей, бровей, сняла с шеи все золотые цацки, которые она мне дарила, оставила только обручалку, аккуратно сложила на трюмо, одела Белку, и сказала, что ухожу, потому что чувствую себя недостойной находиться в таком высшем обществе…тут начался полный кавардак. Она не дала мне уйти…представляете, баба сама, по собственной воле, по собственному желанию по -настоящему теряет сознание! Она начинала очень часто и глубоко дышать и, как мне потом объяснил один знакомый доктор, вызывала у себя такое состояние, что действительно теряла сознание. Была безобразная сцена, я прижимала к себе Белку, Белка ревела, няня и домработница пытались отобрать у меня ребенка, а маман валялась на полу и вопила, что умирает. Уйти мне тогда не дали. Наверное, в этот момент у маман и возникла идея отнять у меня детей.

Я завела детей в садик, услышала, что завтрак уже закончился и дети будут сидеть голодными до обеда. Я побежала и купила сок и две булочки детям, потом побежала на работу. Малой капризни чал, потом облился соком и выпачкался так, что его пришлось переодевать.  Работаю я на рынке реализатором, уборщицей, подсобницей, иногда сторожем. Платят мне гроши. Хозяин жадный, вредный, придирался к каждой мелочи, пока не дала. Мерзко, противно…а что делать? Я вообще-то порядочная, я никогда проституткой не работала. Хотя мне предлагали много раз. И мамочки подходили. Все жалели, что я не ношу афрокосы. Я коротко стригусь и волосы отбеливаю, они у меня, как золотистая шапочка лежат. Шея у меня длинная, плечи ровные и красивые и грудь хорошая. Многие девки мне говорили, что я со своей внешностью могла бы ходить в полном шоколаде, но я Сашу люблю, я влюблена в него, как кошка, как пятнадцатилетняя девчонка и это очень больно, потому что он мне изменяет, врет мне, деньги берет на димедрол и на траву, когда с маман в контрах. Я вижу, какой он слабый, пустой, как красивая обертка, легковесный какой-то и…нехороший он. Подлый и очень жадный на кайф. А я, верите – было такое, что я ему свою дозу отдавала и оставалась на кумарах, даже беременная! Вечно он то задует себе, то в «алую» прогонит. Я на кумарах остаюсь, а он втыкает.

А я все равно люблю его. За этими мыслями я чуть остановку не проехала. Я открыла киоск, подняла ролеты, разложила и развесила товар. А дальше покатилось-понеслось. Рядом со моим стоит другой киоск, почти такой же, как мой, с тем же набором товаров. Недавно там стала работать новенькая девка и покоя мне не стало. Я не помню из-за чего мы с этой Райкой или Ритой зацепились, но слово за слово, дальше маты пошли, потом она вспомнила мою черную попу, меня переклинило, и я хорошенько ей навешала. Другие девки мне говорили, что я зря связалась с этой сучкой, у нее любовник – мусор и она может очень сильно отомстить. Но я как-то не придала значения, а зря. Сегодня эта сучка увела у меня двух покупательниц. Я пообещала ей, что сегодня ее зубы будут у нее на затылке. В это время подошла продавщица «Чай, кофе, капучино» и я не успела опомниться, как Райка схватила термос с кофе и вылила на стопку дорогого нижнего белья (я галантереей торгую), и на лифчики тоже попали брызги. Я не успела еще хорошенько вцепиться мерзавке в ее жидкие патлы как подошли мусора – тут как тут! Двое в форме, причём один уже со мной сталкивался и знал, что я наркоманка и на программе. Они затолкали меня в киоск, облапали, топтались по товару, орали: «Сосать, сука!», а когда я сказала, что не буду, избили так, что я не могла встать минут двадцать…болело все – живот, ребра…если вас когда-нибудь били носком сапога по голени да по ребрам, да по копчику, можете себе представить, я думала, что они переломали мне ноги. Ну-с, они ушли… я приподнялась, взяла пачку салфеток, вытерла слезы, высморкала слезы и кровь с расквашенного носа, достала зеркало и рассмотрела свою физиономию.  Да, без темных очков и грима и на улицу страшно будет показаться. Тут я вспомнила слова, которые эти ублюдки говорили, и как они тыкали своими вонючими писюнами мне в лицо, как я плакала и умоляла «Пацаны, ну не бейке больше, миленькие, я и ебать дам и отсосу…», а эти с волочи…  и мне стало так обидно, так жалко себя, что я еще немножко поплакала.

А тут и хозяин нарисовался. Поглядел на меня, на товар испорченный, да как насчитал мне почти на семь тыщ убытку… «Ты меня увольняешь? – спрашиваю. «Какое увольняешь, -отвечает, – будешь отрабатывать то, что из-за тебя пропало». А сам смотрит на меня с гадкой улыбочкой и двери прикрывает… И вот, стою я, терплю и умный и представляю в ярких подробностях, как мамин лев Симба рвет в лоскуты и отдает грифам и хохочущим г иенам сначала одного мусора, потом другого, потом хозяина, потом медсестру берет на коготь, и мечтаю, чтоб все скорее закончилось, пока хозяин, дыша луком и перегаром, деловито ощупывает мою грудь и совершает другие экскурсии по моему телу и хочется мне умереть как можно скорее. Потом он отпустил меня и даже сто гривен дал, я сразу за детьми побежала, потом скупилась – хлеб, молоко, сигареты… обещанные киндеры никак не вмещались в эту несчастную сотню, и я купила им какие-то конфетки с сюрпризами.  Воспитательница как увидела меня, красивую, как начала причитать: «Ах, что случилось! Что с вашим лицом!», мне пришлось рассказать ей, что напали на меня в подъезде, хотели сумку сорвать, а я не давала, потому и избили. Воспитательница не поверила, конечно же, решила, наверное, что меня муж лупит. Очень Белочку хвалила, сказала, что моя малышка хорошо танцует, пластика у нее и врожденное чувство ритма, что нужно ее записать на танцы.

А я когда-то училась в балетной школе. Папа тогда не пил так сильно, как сейчас, он водил меня на занятия, шил мне платьица-пачки. Потом я даже в конкурсах участвовала. А потом любовь, беременность, наркотики – и все танцы накрылись медным тазом. А я мечтала, что вот я выхожу на сцену и танцую Кармен точь-в-точь, как Майя Плисецкая.  Один гран-батман, второй, третий…девушка дразнит дона Хозе, он солдат, стоит в карауле, и высоко-высоко поднятая левая нога – это ружье солдата!

Когда мой муж освободился, наша семейная жизнь закончилась, не успев и начаться. Накануне дня его освобождения мы с маман окончательно разругались, и я ушла с Белкой к своим. Утром я поехала встречать своего мужа на зону – пока Белку одевала, пока себя в порядок приводила – припозднилась я немного и с изумлением обнаружила, что маман меня опередила – она встретила Саню сама и они не стали меня ждать! Как будто я чужой человек! Как я ни хотела видеть своего мужа, как я ни соскучилась, но к маман я не пошла. Мы с папкой и бабулей стол для Сани накрыли, думали, что он придет к нам, ребенка увидеть, да и вообще – мы ведь с мамашей поругались, с мужем мы не ссорились! Вечером возле накрытого стола я сидела и рыдала, потому что папка сбегал к свекрови, но Сашу он так и не увидел. Маман сказала, что Саша в зоне начал переписываться с дочерью ее подруги, «хорошей девочкой» («Как будто ты у меня п-плохая, мля!»), вчера они встретились, поскольку у них «возникло глубокое взаимное чувство» и сегодня утром улетели отдыхать в Буковель! А я опять была беременна…Но ребенок не родился, потому что я сделала аборт. Тяпа родился позже, когда я уже была на программе.

Через полгода хорошая девушка сбежала от Сани, как от чумы, он вернулся ко мне, а я простила. И прощаю, и терплю измены, кражи и ежедневное вранье по поводу и без повода. Потому что люблю, хотя знаю, что он меня не стоит. Единственное, что хорошо – он меня ни разу пальцем не тронул. Правда, я не даю повода…но ведь друг их женщин бью т и без повода, верно? А Саня не такой, воспитание у него другое.

В довершение всех бед и несчастий этого ужасного дня, когда я с малыми пришла домой, папа показал мне повестку в суд – моя бывшая свекровь нанесла мне удар в спину. Она решила забрать у меня детей, лишив меня и Саню родительских прав под предлогом того, что мы наркоманы. Как ни удерживал, как ни успокаивал меня папка, я все равно вырвалась и побежала к свекрови – благо, недалеко – в соседний двор. Но она не открыла мне. Она своим «культурненьким» голоском сообщила мне в трубку домофона, что я и ее сын – потерянные для общества люди, но внуки, несмотря на дурные гены (привнесенные мной, конечно же!) –еще нет, что ей дорога будущность  невинных малюток, что она считает своим долгом защитить их от дурного влияния  родителей, которые органически не способны к воспитанию детей и ничему, коме наркоманИи, научить не способны… А тут и мой бывший муж подошел и пряча глаза, сообщил мне новость – маман купила ему комнату в общаге, за один день перевезла туда его вещи и забрала ключи от родительской квартиры. «Ты знал? -спрашиваю, «Отвечай, ты же знал!» «Нет, говорит, ничего я не знал, что она задумала…Второй раз на те же грабли она задумала. Мне жизнь испортила своим воспитанием, и с детьми то же самое будет» Дал мне колес каких-то, говорит: «Закинься, пошли, курнем, легче станет».  Приходим домой, а там все мои сидят и спорят, а повестка на столе лежит. Увидели Саню, на кинулись на него, папка даже сгоряча ему по зубам съездил, потом успокоились. Баба Сима говорит: «Да нету такого закона, чтоб детей от живой матери забирать! И что с того, что Жанночка употребляла? Щас-то исправилась, на программу ходит, и не привлекалась за наркотики никогда, и работает девочка…Не плачь, успокойся, ничего эта старая ропуха не добьется! Да я ветеран труда, участница войны, чтоб детей при живой матери сиротить!. Я всюду пойду! Нету таких законов!»

Мой дом – старая, запущенная хрущоба, комнаты смежные, живем мы вшестером, две собаки, пять котов да папкины канарейки – считай, на головах друг у друга, четверо взрослых, двое малых, тот еще уют! Но это место, где тебя всегда поддержат, утешат, защитят. Мои папа и бабушка – простые, необразованные, бедные люди, но эти люди поделятся последним, всегда помогут в беде и не сделали в жизни ни одной подлости. Они всю жизнь тяжело работали, а отдыхали только выпивая. Жизнь у них была тяжелая. Понимаете? Вот и сегодня я ушла спать успокоенная и обласканная. Папа принес перекись, обработали мне морду расквашенную, Саня помог мне малых уложить. Потом мы вышли в подъезд, где у меня был спрятан «булик», курнули и я потухла окончательно. Рухнула на диван, обняла своих сладеньких и выключилась, даже про Симбу не помечтала.

Утром я замазала тональным кремом фингал под левым глазом и ссадину в углу рта, посмотрела на себя в зеркало, надела темные очки, капюшон пайты – на голову и погнала – детей в садик, на программу, потом на работу. Знаете, ничего нет хуже, чем просыпаться наутро после побоев. Хорошо, что у меня метадона еще на пару дней оставалось. Я с утра таблетки зажевала, полежала еще немножко, пока разогнало и стало мне повеселее. С работы позвонила соцработнику и спросила совета, что делать, если свекровь детей хочет забрать. А она меня ошарашила – говорит, что есть такой семейный кодекс, а в нем написано, что надо забирать детей у наркоманов и алкоголиков. Дала мне телефон юриста. а когда я с юристом поговорила, мне стало тошно по-настоящему. Толковый мужик попался, он меня сначала расспросил хорошенько, а когда узнал, кто такая моя свекровь (она всю жизнь в горисполкоме проработала, пока Санин папаша покойный деньги зарабатывал), сказал, что придется очень трудно. Посоветовал, чтобы я нашла себе официальную работу – чтобы предоставит ь справки в суд и характеристику. А где, где я могу найти официальную работу – на ежедневном приеме? Сайт ЗПТ работает с 8 часов, а мне до начала рабочего дня надо успеть на сайт, выпить таблетки и уже потом бежать на работу. А где такой график работы найду?

Хорошо, что я была дома, когда нас пришли проверять социальные службы. Пришли две бабы и начали всюду совать свой нос. Говорят, чего у вас такой беспорядок? А какой может быть порядок с двумя малолетними детьми? Говорят, почему у детей нет отдельных спальных мест? Я говорю, что дети спят со мной на диване. Смотрели вещи, одежду, игрушки, ко всему придирались, морды воротили, носы морщили. Одежда старая, игрушки грязные, говорят. В холодильник полезли, а там, как назло, мышь повесилась. Я говорю, дети не голодают, мы сами будем голодные сидеть, а детей накормим! Тут папка вмешался «Жанночка сейчас борщ варит, утром молоко взяли, детям сварили кашу на молоке, а сейчас дети в садике, а там, между прочим, четырехразовое питание!» Он говорит, к ним обращается, а они его не слушают вообще, он и говорить-то еще не закончил, как одна баба спрашивает у меня: «А где ты оказываешь сексуальные услуги клиентам? Здесь же при детях?» Папка побагровел и хотел им сказать. Но тут его от волнения и замкнуло – пытается слово произнести и не может дальше первой буквы продвинуться. Я кричу: «Какие сексуальные услуги?! У меня муж есть, между прочим! Одна из баб полезла в свои талмуды, достала бумажку и говорит: «Какой еще муж, ты у меня матерь-одиночка записана, ЗПТ и РКС!» Я им объяснила, что мы развелись с Сашкой и сразу же узнала, что САША МНЕ НИКАКОЙ не муж, а вовсе сожитель, получи, фашист, гранату, я думала, что это мерзкое слова только мусора употребляют, оказывается, нет. А потом та, что посолидней строго на меня посмотрела и говорит:» У детей должно быть спальное место отдельно от взрослых. Этот твой сожитель здесь с тобой спит, вы живете половой жизнью при детях? А сожитель твой не совершает с детьми развратных действий?» Я схватилась за голову6 «Да это родные дети этого самого сожителя!» Главная баба потребовала документы на деток, долго в них рылась. А тут бабушка Серафима пришла с базара, принесла сметану и зелень…Тетка из соцслужб пошептались с друг дружкой, и та, что поглавнее, говорит:  «Все, как я и думала! Какой ужас! Все, как Марья Семеновна говорила! Ну что, условия неудовлетворительные. Анна Михайловна, вы акт заготовили, конечно же?»» А Марья Семеновна – это свекровь моя. Папка как услышал, как накинется на них: «Вы, говорит, – пришли детей от мамки отнимать? Вас эта Марья Семеновна купила с потрохами! Дети у нас чистые, обутые-одетые и досмотренные! Вам показать, где дверь на улицу или сами найдете?» Ушла эта делегация, а у меня трясется все, и руки, и губы и кипит все внутри. Кейс-менеджер с программы предупреждала меня, что нас обязательно посетят службы, что составят акт, что их судья направит, но она мне не сказала, как меня при этом унизят, и не только меня, они придирались даже к трезвому бате, они спрашивали бабу Симу, не торгует ли она самогоном. Они пошли к соседям и спрашивали их о моем образе жизни, интересовались, известно ли соседям, что с ними рядом живут наркоманы!

Это было только начало. С моей свекровью мы судились три месяца. Кто только к нам не приходил – от соцслужб до ОБНОНа. Однажды папа побрился, надел свой единственный костюм и говорит: «Пойду п-поговорю с со ссссвахой. Неужто у ней сердца совсем нету? Что баба творит?» Вернулся папка пьяный, весь грязный и какой-то пришибленный. А когда я спросила, только махнул рукой.  Бабушка мне объяснила, что маман с папкой говорить не стала, дверь не открыла, а когда он, не сдаваясь, продолжал звонить в домофон и просил ее открыть и поговорить по-людски, Марья Семеновна вызвала мусоров, которые с батей долго не церемонились.

А Саня…Что Саня? На все мои просьбы повлиять на мамашу и как-то решить дело – он то отмалчивался, то начинал говорить о том, что очень любит свою маму, то предлагал мне накури ться или понюхать. Или завинтиться – чтоб было кому отсосать у него на приходе.  А вот хозяин, на удивление, как-то проникся, когда я ему рассказала, какое у нас несчастье. Он даже сделал мне справку с места работы – как будто я числюсь в его ЧП. Только не помогла мне эта справка, как и тонна других справок! Марья Семеновна с ее деньгами, связями, общественным положением, с одной стороны, и я – наркоманка, метадонщица и защита у меня – только мой пьющий, необразованный папка, который еще и двух слов не свяжет, потому что заикается!

На заседании суда у меня было ощущение, что то, что творилось, происходило словно не со мной. Я говорю, а меня не слышат! Зато очень внимательно и сочувственно слушали маман моего мужа, а она уж постаралась! Соловьем пела о том, как страдает ее душа оттого, что две невинные малютки находятся в постоянной опасности, потому что живут с наркоманами родителями, в неподходящих условиях, среди алкоголиков и самогонщиков, в трущобе! Оказывается, она выплакала все слезы, когда я, испорченная девчонка легкого поведения приучила к наркотикам ее единственного сына, который для нее все равно, что умер, потому что она отказала ему в поддержке (ничего себе отказала, хотела я сказать,  да ты только вчера ему 200 евро дала») Что она не может допустить, чтобы ее внуки тоже стали наркоманами с такими родителями, поэтому она просит оградить детей от тлетворного влияния таких «родителей», назначить ее опекуном детей, а меня лишить материнства! Она здорово подготовилась – были свидетели, документы, все против меня и так здорово сложилась картинка – я занимаюсь проституцией, у детей нет необходимого, я наркоманка…вообще жесть! А меня судья даже не расспрашивала. Она начала мне читать нотацию о том, что ребенка нужно отвести в садик, а потом вовремя забрать, как будто я этого никогда не делала, как будто я не заботилась о своих котятках с самого рождения! Конечно, я принимала от Сашкиной мамаши помощь, и одежку она малым покупала…если б я могла себе представить, что это будет доказательством в суде, я б лучше эти тряпки затасовала бы маман в жопу! Адвокат у меня был какой-то малахольный. Он слово скажет, а свекрухи адвокат как приосанится, да  ему – десять в ответ, да все с терминами да со ссылками на законы.

У меня был случай, когда малые наелись таблеток – лечили друг друга, играли в Айболита. Я тогда, конечно сразу в больницу кинулась, а врач, который на приемном покое был, посмотрел на пустые лепестки и сказал, что таблетки безвредные, аскорутин да кальция глюконат. Так даже этот случай вспомнили – я говорю, что ведь ничего страшного не случилось, а они мне – могла случиться, если бы малым в руки попали, например, сердечные.

Баба Сима сидела дома с малыми, а папка, которого в зал не пустили, ждал меня в коридоре. Когда меня вывели из зала под конвоем, папка даже зашатался. Мы не ожидали. Мы просто не верили, что такое может быть. У маман был очень хороший адвокат. Они вдвоем сделали из меня котлету. Если б незнающий человек посмотрел на это со стороны, не зная всех обстоятельств, он бы решил, что все так и обстоит, как хотят представить они. Мать-наркоманка, обосранные дети, а тут добрая богатая бабушка, да еще и с благородными намерениями. Я понимала, что от моего поведения многое зависит, поэтому старалась сдерживаться, хотя душа горела! Но когда я услышала решение судьи, мир почернел у меня перед глазами. Меня и Саню лишали родительских прав. Более того, мне было запрещено видеться с детьми.   И я не выдержала, я начала очень сбивчиво, не теми словами, что нужно, выплескивать свой ужас от этой черной несправедливости. Я начала кричать, что здесь нет правды, что судья – подруга маман, которая регулярно приходит к ней пить кофе, что не я присадила Саню на наркотики, а он меня…короче, ерунду и не в тему, все это с соплями и слезами…а главное, дура, обозвала судью коровой, безмозглой мандой, старой сукой и не помню, как еще.  В итоге она влепила мне пятнадцать суток за оскорбление суда.

Потом я узнала, что по закону решение суда по лишению материнства можно обжаловать в течение десяти дней. Этот срок истек. Они ведь сговорились – что стоило вывести из равновесия горячую девчонку. Спровоцировать, чтоб она начала грубить и дать ей «сутки»?

Когда я вернулась домой, детей уже забрали. Я у порога разделась, содрав с себя все, в чем я сидела, голышом прошла в ванную, включила колонку и залезла в ванну. Я намыливала и терла себя так, как будто хотела содрать с себя кожу. Батя приоткрыл дверь, и просунул в ванную руку с новеньким махровым банным халатиком. Ярко розовый, кислота-кислотищей. А на капюшоне пришиты длиннющие кроличьи уши. И тут в носу у меня защипало, я разревелась. Теплые струйки воды из душа падали мне наголову, скатывались по лицу, смешивались с моими слезами. Когда я сидела на сутках, меня вывозили на программу, но не каждый день. Поэтому сегодня метадон меня даже подпирал. В комбинации с двумя колесами сонната, ха-ха. Но этого мне было мало. Мне хотелось забыть, отвлечься, не думать о том, что мне нельзя даже видеться с детьми. Как? Как могло такое случиться? Это ведь мои кровиночки, мои частички. Я была с ними все дни их жизни, я знаю каждый волосок, каждую складочку на их маленьких тельцах. Белочка однажды наступила на маникюрные ножнички. Слез было, крику! На пухленькой коричневой ножке остался маленький белый рубчик…И тут я увидела на бортике ванны пластмассовую уточку, с которой дети играли, когда купались. Я схватила утку, прижала ее к груди и завыла, как по покойнику. И тут дверь ванной толкнули костылем. В ванную грузно вплыла баба Сима. «Ты чего орешь! Умер кто-то? А ну вылезай! Хорош воду тратить!» Я послушалась. Вытерлась, надела дареный халат   и пришла на кухню: «Что ты, дурочка, сдалась раньше времени? Все, лапки сложила, слезы льешь? Надо не плакать, а искать правду. Там тебя твой пиздюк Сашка искал, нечего к нему шляться, потом глаза безумные, не спишь и не жрешь. Тебе выдают каждый день и хватить…» Папка, уже поддатый, сидел за столом и чистил селедку. ««Н-не ссссы», – говорит, дочка, п-прорвемся». А что прорвемся…

Мой муж изменял мне и раньше. Но сегодня я в первый раз его поймала.

Я пошла к нему в общагу. Это не совсем общага, маман купила там две комнаты с кухней, сделала ремонт – картинка стала, а не общага! Жалюзи на кухне цветов радуги – каждая полоса – другого цвета И кровать в японском стиле, и шкаф-купе и всю аппаратуру купила. Я постучала в двери. Мне долго не открывали, кто-то, шлепая по ламинату босыми ногами, бегал туда-сюда за дверью. Я наклонилась к замочной скважине и принюхалась – винтом воняло конкретно. Я еще раз поскреблась и позвала «Саня, открывай, это я!» За дверью что-то с шумом упало, и Саня открыл мне, голый, в -полотенце. Я протиснулась мимо него в крохотную прихожую и в ноздри мне сразу ударил целый букет запахов, в котором преобладали винт, йод. Чужие сладкие духи и женские соки. Я зашла в спальню и увидела какую-то девку, сидящую на постели и ковыряющую себя инсулин кой. Саня сзади обнял меня: «Мосенька, я так соскучился…давай я тебя навалю…и де-труа, а? Ты же умничка, а Мось?» Знаете, мне стыдно сейчас при знаться, но я почти согласилась. Саня пошел выбрать мне винт, я села на кровать рядом с девкой и спокойно сказала ей: «Теряйся, сука, пока он винт выбирает», даже венку начала искать… одном сорвала с кровати постельное, провонявшее чужой бабой, достала из шкафа чистое, а потом встала и ушла.  Я хотела пойти и попытаться увидеть малых, но потом почувствовала, что мое сердце тогда просто разорвется. И я … и я взялась за телефон. Метадон я купила очень быстро.

Я любила, когда отец был трезвым. Вернее, когда он был выпивши, но чуть-чуть. Тогда он помогал мне делать уроки, рисовал для меня смешные картинки. Мы шли поесть в маленький кафетерий возле дома, ели вермишель с тушеной печенкой, салат из капусты, пили какао с пирожными. И папа обязательно покупал мне яблоко в тесте. Батю мне было жалко больше всего.

Я сверилась с с навигатором, присела на корточки возле дерева и сунув руку в углубление под корнем, достала маленький сверточек – закладку. Потом вернулась домой и поднялась на крышу девятиэтажки, в которой прошла вся моя жизнь. Она началась здесь, когда меня нашел в помойном баке мой батя, здесь, на крыше она и закончится. Я быстро развела порошок в ложке, подогревая его зажигалкой. Жидкость была нас только густой, что плохо перебиралась. Я собралась уже уколоться, но вспомнила, что все самоубийцы оставляют записки. Я порылась в сумке, нашла конверт, в котором пришла повестка в суд, разорвала его и на обратной стороне написала «Я умираю потому что правды нет и все люди сволочи. В моей смерти винить марию Семеновну, которая украла у меня детей.» Я подписалась положила прощальную записку рядом с собой и придавила обломком кирпича. Я укололась и легла на спину, глядя в высокое хмурое небо. Теплая волна прошла по телу…Мелкий дождь падал на лицо. Навстречу шла мама в леопардовой шкуре, красивая и черная. как китайская тушь. Рядом шел лев Симба. Солнце вставало над саванной…

Я очнулась от того, что кто-то тряс меня за плечи, дул в рот. Мне было ужасно холодно. Плачущий папка закутывал меня в свою куртку. Перед глазами все плыло. «Очнулась? Слава богу, – услышала я и сфокусировала взгляд – возле меня на корточках сидела высокая женщина с толстой черной косой, в которой попадались совершенно белые пряди. «Ты что, дурочка, серьёзно травиться вздумала? Знаешь, сколько налоксона пришлось на тебя потратить?» Я распустила губы и заревела: «Теперь я должна не шестнадцать тысяч, а восемнадцать! Суки, мёд бодяженный! Зачем вы мне налоксон кололи! Еще немножко подождали бы и все, я бы не проснулась. А теперь зачем мне жить, когда у меня сердце на части рвется! У меня детей забрали!» Женщина засмеялась и стала похожа на хохочущего зайца из мультфильма «Бемби». Я узнала женщину. Она много лет торговала наркотой, жила у цыганей, потом бросила, сейчас работает, шприцы раздает. И рысь у нее ручная. «Не реви. Детей забрали! А ты взяла и отдала! Решила умереть красиво, под небом! А свекруха твоя перекрестится и свечку тебе поставит. За упокой! Федор, -обратилась она к бате, – давай отведем самоубийцу нашу домой, уложим ее и чаем напоим. Если уснет, следи, чтоб дышала. Я не знаю, сколько она уличного уколола, может надо будет еще раз уколоть налоксон. «Не надо, – подала я голос, – меня кумарить начнет».

Папка велел мне ничего бабуле не говорить, но бабушку ведь не проведешь. Я ведь лежала на крыше под дождем, вся одежда была мокрой, как хлющ. Она надела на меня свою ночнуху, огромную, как парус, крепко растерла мне ноги шерстяной тряпкой и натянула на н их свои же шерстяные чулки из собачьей шерсти и уложила в свою же постель. На стене возле бабусиной кровати висел коврик с изображением утра в сосновом бору. Медвежата вес ело карабкались по стволам упавших деревьев. Я обняла подушку, прижалась к приятно пахнущей ткани – голубенькая наволочка была старенькой, истончившейся от бесчисленных стирок и подумала о том, что завтра я проснусь, вспомню все…и как я буду с этим жить, ходить, смотреть, с людьми разговаривать. Женщина, которая меня спасла, сказала мне, что будет меня завтра ждать на программе, потому что надо о многом поговорить, и что она меня не бросит с моей бедой, что есть люди, которым не все равно, которые мне помогут…Я вздохнула, улыбнулась и закрыла глаза. Утро вечера мудреней.

Елена Курлат