ЧИК – и ты уже на небесах…

И скучно, и грустно, и некому руку подать в минуту душевной невзгоды»… Ну, и чем, скажите на милость, себя занять в таком состоянии? Конечно же, любимым делом – бумагомарательством. Коль уж бумага терпит всё, почему бы не написать письмо? Письмо всем и никому, обо всём и ни о чём. Просто рукописный текст человека, выброшенного за борт жизни

Вот прошёл ещё месяц, а ничего не происходит. Террористы нас захватывать не хотят. Войной ни одна уважающая себя страна на нас не пойдёт. В плен не берут. Инопланетяне – и те не прилетают. Скука. Земля не срывается с орбиты, а так же размеренно и нудно вертится.

День – ночь, день – ночь… бредовая явь – осязаемый кошмар. Всё как всегда.

А в одной из сточных ям нашего голубооко шарика (и он туда же) сидит себе гомо сапиенс по имени Тёра Заболотная, и путём мучительных умозаключений пытается найти ответ на вопрос: в чём смысл жизни. Извечный вопрос. Им постоянно задаётся мечтатель и никогда не разрешает мыслитель.

А время будто остановилось, словно я попала в безвременную чёрную дыру. Череда дней сливается и ощущается как один единственный день. Какието гулы, шумы, крики, какие­то ежесекундно искажающиеся образы, боль, страх, смех… Проходят недели, месяцы, годы. Проходят и начинаются снова. Начинаются бесконечным, монотонным, вялотекущим в своей шизе Одним Днём Черниговской колонии.

Когдато один мой знакомый сказал, что всех после 44ки надо сразу бросать в печь и сжигать. Гуманный парень, ничего не скажешь. Помню, я с пеной у рта, стоя в позе публичного оратора, яростно протестовала против такого «приговора», апеллируя «умными» словечками, большую часть которых он не понимал. А сейчас, по истечении 10ти лет, успев дважды побывать в этом гнездилище порока, я спрашиваю себя: а может, он отчасти и был прав? Хотя бы исходя из того, что 44ка – идеальный формат для развития всех человеческих гадоспособностей. И вообще, это весьма уникальное местечко, сгусток величайшего в мире безумия. Здесь же абсолютно всё. Заборы, постройки, локалки. Постановы, противоречащие сами себе и вызывающие в лучшем случае недоумённую улыбку. Уж не знаю, кто составляет правила внутреннего распорядка. Но чётко прослеживаются комплексы обиженного детства. Откуда столько ненависти к женщинам, пусть даже преступницам? Мне не понятно, почему как администрация, так и осуждённые в равной степени невменяемы? Разговаривать сдержанно, не повышая тона, могут от силы 10%. А форма одежды? Любой, хоть немного понимающий в своей профессии модельер, застремался бы от стыда за коллег и жалости к нам, если бы увидел, в чём мы ходим.

За гранью моего понимания и то, почему разрешается исключительно пластмассовая посуда. Неужели из фарфорового блюдца мы смогли бы сконструировать БТР? Ой, а столовый нож со стёртым наполовину лезвием? Не отличающийся остротой, но намертво прикованный к столу, как Прометей к скале, увесистой цепью от дореволюционного туалетного бачка!

Не понимаю, почему местные эскулапы носятся с озабоченными лицами, собирая «похоронные» бумаги, но не проявляют никакого интереса или заботы к ещё живым? Вне моего понимания и то, как может быть социально опасной 70летняя старушка, страдающая склерозом и старческим маразмом.

Почему человек, зарабатывающий себе УДО, погибая в промзоне, соблюдая режим, форму одежды и т.п. (всё это требует такой силы воли, которая вызовет зависть у стоика), в результате комиссию по этому самому УДО не проходит в силу каких­то смешных причин. Воистину, усердию, с которым администрация взвешивает все «за» и «против», позавидует даже самый дотошный аптекарь.

Мне очень многое здесь непонятно. Но не стану об этом говорить. Это очень хорошо, что не понимаю! Потому, что те, кто понимают, твёрдо уверены в том, что вывеску «Оставь надежду всяк сюда входящий» можно смело снимать с ворот ада и вешать на ворота 44ки.

Со всей своей врождённой жизнерадостностью и оптимизмом, я с трудом удерживаюсь на плаву в этом смоляном вареве. Тоненький голосок осторожности, присутствующий у любого здравомыслящего человека, здесь у меня истеричит и безумным воем сводит с ума всю сигнальную систему тревоги мозга, как у параноика со стажем. Я (как и все здесь) соблюдаю строгую дистанцию при общении. Есть строго охраняемые границы, есть люди, о которых вспоминаешь только про себя и никогда вслух на публике. Есть чувства, которые не афишируются, эмоции, которые предпочитают переживать в одиночку, не представляя их для одобрения или осуждения толпою. У каждой тут находящейся есть что­то своё, сугубо личное, сокровенное и родно­дорогое. Но все, словно грецкие орехи, накрепко захлопнуты сами в себе. Никому даже в голову не придёт от переполняющего восторга и радости выйти на середину плаца и крикнуть во всю мощь: «Как прекрасен этот мир» Потому, что на прекрасное тут даже намёка нет. И если уж кричать, то, сжав кулаки и зажмурившись, отпуская на волю свою бессильную злость.

Даже будучи однохлебками, каждая остаётся отдельным зАмком с надёжным оборонительным рвом вокруг. Люди не доверяют и боятся друг друга. А агрессия – тут самая распространённая форма защиты. Люди – субмарины. Все «я» сокрыты глубоко под водой, а то, что суетится на поверхности, открытое для всеобщего обозрения – это всего лишь перископ, ищущий свою цель. И ты всегда готова к торпедной атаке. Bellum omma contra omnes – война всех против всех. Бессмысленная и глупая, негласная и ненужная. Но на первый взгляд неискушённого обывателя всё очень тепло и сплочённо. Все друг друга обожают с истинностью женской дружбы. Все друг другу улыбаются добрым и открытым чисто черниговским оскалом.

Вот так посмотришь – тишь да гладь. И только акульи плавники разрезают пространство. Ну, и как же обойтись без перископа? Мой – постоянно поднят, и я, облачившись в мантию созерцателя, наблюдаю, невольно задаваясь вопросом: неужели в стиле этого существования отражается пульс всей жизни? Почему мы все такие разные там, за забором, и такие одинаковые тут? Что так обезличивает всех нас здесь и делает страшно похожими? Феноменальное клонирование. Все с одинаковыми движениями, действиями, лицами – как запрограммированные роботы.

Двадцать ей лет или же шестьдесят – неважно: как только заглянешь ей в глаза возрастной барьер теряется. Такое впечатление, что все мы подопытные на испытании какогото нового биологического оружия. Кажется, тут отравлен воздух, и стоит ступить за ворота лагеря и вдохнуть его, как в организм попадают тлетворные бактерии «вируса44», разрушающие не только тело, но и душу. С первых минут пребывания в колонии начинается необратимый процесс зомбирования. Интересно, что у него общего с процессом исправления? Это ведь исправительная колония.

Лично я никогда не была агрессивна, но всё чаще мне хочется взорвать, стереть с лица земли это душное царство, заполненное тупостью и безразличием. Это же фабрика по производству монстров! Души – одинаково выцветшие, лица – одинаково злые. Глаза – так же пусты, как и души, слова – так же злы, как и лица… Серость, пустота, равнодушие, мёртвость. Тысячная толпа обезличенных и ничем не примечательных женщин. Есть ли более унизительная для женщины характеристика? А ведь у каждой была своя, другая жизнь до этой, запрограммированной. И глаза горели, и хотелось жить. Ведь не родились же мы все пустыми механическими куклами…

Сейчас все, кому не лень, пропагандируют здоровый образ жизни. Концерты благотворительные, проникновенные и трогательные разглагольствования с трибун политиканов. Но много ли толку от этих песен и трёпа? Я знаю метод гораздо более действенный. Запустить бы сюда профессионалов с крепкими нервами и добротными фотовидео камерами. Пусть поснимают во всех ракурсах, как милые девочки с косичками превращаются в жёлчных старух с седыми косами. Как некогда длинные стройные ноги деформируются в чёрные колоды с зияющими трофическими язвами. Как чарующие голливудские улыбки осыпаются, оставляя гниющие осколочные пасти, от которых и «чужие» ужаснулись бы. Как роскошные волосы цвета пшеницы стригутся «под ноль», дабы не служить рассадником мелкой живности. Как широко распахнутые навстречу миру глаза сужаются в узкие подозрительные щёлочки. Как задорный открытый смех меняется подленьким злорадноехидненьким хихиканьем. Как женщина превращается в муренозлопастную особь…

Поразительнее всего то, что до этого никому нет никакого дела. Happy end так и остаётся выдумкой киношников. А в жизни… В жизни всё намного жёстче и прозаичнее. Всё может рухнуть в один момент, как смытый волной песочный замок. Хорошо, если есть силы и желание отстраивать новый. Если есть, что строить и для кого. Хорошо, когда ждут. А если выходить некуда, ты одна и никому не нужна? Перспектива туманна, и ты определённо не знаешь, что делать и куда податься. Да и о какой вообще определённости может идти речь, когда тебе за 40, а 20 из них отданы лагерям? Вот и срабатывает схема «украл­выпил­в тюрьму».

Я встречала тут женщин, которые отказывались от УДО только потому, что выходить в тот, «зазаборный» мир им было страшно. Потому, что там они – инородные, яростно отторгаемые тела. У нашего общества сильный иммунитет. А сколько тут таких, кто не успев освободиться, намеренно совершали преступление, чтобы на какие­то 23 года вернуться обратно. Жутко, правда? А объясняется всё очень просто. С приобретённым стойким диагнозом «вирус ЧИК44», колония – единственная привычная среда обитания. Кто подскажет, как от этого вируса уберечься тем, кто ещё не заражен? Как сохранить то светлое, доброе, способное любить и понимать, заложенное в каждого из нас?

Нас всех надо сжигать в печи? Но, Бог мой, что может быть больнее и страшнее огня самобичевания? Что может жечь сильнее, чем превращающиеся в угли мечты и надежды? Что может оставить ожёг такой степени, как приставка «недо»? Недолюбившая, недожившая, недопонятая… Мы и так горим… Каждая от своей боли.

Да, оказывается, зомби способны на страдания. Просто чтоб это понять, надо суметь заглянуть за пелену, застилающую глаза. Может, под отсутствующей реакцией не угас совсем ещё огонёк надежды? И, если связанные за спиной крылья ещё болят, то, наверное, ещё не омертвели? Значит, можно ещё подняться к солнцу? Но кто поможет? Как вырваться отсюда, где как под удушливым стеклянным колпаком все слиплись друг с другом, ускоряя процесс разложения? Вырваться туда, где дышится свободно, где пахнет ванильным молоком, где фиолетовое небо в алмазах и нет границ ни чувствам, ни желаниям. Вырваться! Ещё рано умирать. Вырваться и бежать далеко за пределы этого мира, пока он не поглотил тебя полностью, обступив безысходным осязаемым мраком и пока его тлетворная вязкость не проникла в тебя смертоносным ядовитым жалом. Очень хочется бежать… но пока…

Проходят дни, месяцы, годы и… ничего не меняется. Потому что надо менять саму систему. На самом глубоком и высоком уровне. Но – СТОП! Как бы за такие крамольно­вольные речи меня не ознакомили со всеми «прелестями» педагогики «доброго» 37го… Чточто, а наказывать у нас умеют с тонкостью Востока. Надеюсь, всем своим холестериновым сердцем, что старая добрая матушка­Цензура выпустит это письмо. Ну, а если нет – то «никто не узнает, где могилка моя»…

В заключение хочу передать привет всем тем, кто ещё не в заключении. Пожелаю всем без исключения только три главные составляющие этой жизни – надежды, веры и любви. Счастливец тот, у кого они есть. Ибо без веры человек уязвим для отчаяния, без надежды – нет смысла в жизни, а без любви нет и самой жизни.

Всегда ваша, Тёра Заболотная. (ЧИК44,Чернигов)