“ДРУЗЬЯМ”

План как бы продать Ирку показался нам суперудачным, учитывая наше жалкое положение. Мы решили, что она пойдет со зверем, он даст нам денег, а мы набьем ему морду и тупо сбреемся втроем. План был замечательный. Только мы не учли одного: бить кому-то морду в кумаре совершенно невозможно.

                                              Моим друзьям посвящается.

 – Черный кофе. Без сахара. – И, подумав немного, добавил: – и водки.
Официантка в грязном переднике мазнула по мне безразличным взглядом и отвернулась к кофеварке, а я, пошарив по пустому залу глазами, нашел свободный столик и направился к нему.
Черным кофе и водкой я решил отметить встречу с моими старыми друзьями, которые, наконец-то оказались рядом после многолетней ссоры: на кладбище.
К тридцати годам у меня накопилось столько покойников (о покойниках можно так говорить?), что в течение месяца я могу видеть во сне каждого из них по одному разу. Но самыми близкими были двое: Ирка и Серый. Втроем мы прошли и Крым и Рим, и в радости и в печали, в бедности и в богатстве…Но что-то оказалось дороже наших отношений. Это что-то разделило нас, разбросало по мегаполису, не оставив никакой надежды на примирение. Этим «чем-то» был ОПИЙ. Жидкость, цвета крепкого чая, горькая на вкус, такая опасная и такая желанная! Никто из нас и не заметил, того, насколько мы плотно умостились. Так всегда и происходит: сначала ты позволяешь себе вмазаться один раз в неделю, потом пару раз, затем каждый день, два раза в день… И однажды утром просыпаешься с дозой до неба и без копья на кармане. Вот тогда-то и задаешь себе и окружающим (если таковые имеются в наличии) вопрос: «Я тварь дрожащая иль право я имею?!» И, послушав в ответ тишину, прикрывая рот ладонью, чтобы не обблевать собственные тапочки, несешься в дабл и корчишься на толчке в нечеловеческих муках, заливаешься слезами и соплями и готов за пару кубов отдать все самое дорогое (из того, что не отдал до этого). А в таком состоянии чаще всего у тебя ничего-то уже и нет, кроме себя, любимого. И пары-тройки верных друзей, если ты еще не совсем конченный отморозок. У меня были Ирка и Серый. В то утро каждый из нас маялся на толчке в своей квартире и трясущимися руками названивал всем подряд, но безуспешно. Денег никто в долг не давал, раствор тоже, ехать на шину не хотелось, этот вариант всегда был в резерве, но прибегать к нему не я не спешил: слишком стремно. Ближе к вечеру мы пересеклись, бледные, шмыгающие носом и чертовски злые.
– Ну, что будем делать? – Ирка выглядела лучше нас с Серегой, и стаж и дозняк у нее были меньше, да и кумар она переносила легче.
– Что делать, что делать, – Серый как всегда злился, – х%й его знает, что делать. Хоть на панель иди, только кому я нужен?
– Чего, может кому и нужен, – Ирка прыснула в ладонь, – говорят, что мужикам платят больше, чем бабам.
– Ты че, я ж пошутил, – Серый испуганно посмотрел на нее. – Баба – она и в Африке баба. Смотри, вон зверь с пивом глазами тебя ест, может рискнешь?
– Ты что, совсем мудак? – было видно, что Ирка обиделась не на шутку. – Я не по этим делам.
– А ты не по-настоящему…
Так и родился наш гениальный план.

Официантка наконец-то принесла мой заказ. Я отпил глоток кофе и подумал: как мы могли быть такими мудаками!?

План как бы продать Ирку показался нам суперудачным, учитывая наше жалкое положение. Мы решили, что она пойдет с зверем, он даст нам денег, а мы набьем ему морду и тупо сбреемся втроем. План был замечательный. Только мы не учли одного: бить кому-то морду в кумаре совершенно невозможно. Вот мы и решили раскумариться, а уже потом бить морду.
– Ты пойди с ним в кафе, посидишь часок, а мы к барыге и назад, тут недалеко. Возмем лекарство и сразу назад. Ну, Ирочка, ты наша последняя надежда, тем более, что все это афера, мы отобьем тебя… Серый мог быть очень убедительным, когда хотел. Ирка вопросительно посмотрела на меня.
– Он же не потащит тебя сразу в койку, – в этот момент мой желудок свело таким спазмом, что на глазах выступили слезы. – Давай, Ирэн, а мы на белом коне…- мне было плевать, как именно мы раздобудем денег, мне казалось, что если я сейчас не вмажусь – мне конец.
– Ладно, у вас один час! – Было видно, что она не хочет, но женщины – существа куда более милосердные, чем мы, мужики. Она нас жалела, да и ей самой было паршиво. – Один час! – Она посмотрела на зверя. – Вот дерьмо, – пробормотала она и направилась в его сторону.
Денег, которые нам дал зверь, хватало на десятку – нам с Серегой по четверке и Ирке двойка. Мы поехали к барыге, хотели взять раствор и вернуться за Иркой. Взяли лекарство, поднялись на чердак прямо в его подъезде, раскатали дему, по колесу на брата, и втерлись. На приходе закурили, а вот что было дальше, я не помню. Очнулся от того, что весь правый бок занемел. Перед глазами был бетонный пол и лесница, уходящая в небо, на ней, скорчившись, сидел человек, явно мне знакомый. Вот, блин, это ж Серега! Я попытался подняться, но не смог, удалось только встать на четвереньки. Кое-как я дополз до кореша и стал его трясти.
– Эй, Серый, вставай, – он не подавал признаков жизни. Тогда я несильно стукнул его по щеке ладонью. Он вскинул голову и дико вытаращился на меня, явно не понимая, что происходит.
– Ты чего? – разлепил он спекшиеся губы.
– Который сейчас час? – проскрипел я. От долгого молчания голос был сиплым, а во рту ощущение – как в кедах в жаркий день.
– А? – Серый смотрел на меня пустыми глазами без намека на зрачок.
– Который час, мудак ты эдакий!..
Он посмотрел на часы.
– Двенадцать ноль пять. – Помолчал. – А это утра или вечера?
– Вот бля-а-а…
Меня окатило волной ужаса. Я трясущимися руками вытащил сигарету из пачки и закурил. В семь мы расстались с Иркой, к барыге мы приехали где-то в семь тридцать, туда-сюда, втерлись… прошло почти пять часов.
– Слушай, что в баяне было?
– Похоже, барбитура какая-то, или транки… не может быть, чтобы от четверки с демой так вырубило. Вот черт этот Толик.
– Серый, где Ирку искать теперь.
– О-о-… – Он схватился за голову. Похоже, что о ней он вообще забыл. – Она нас убьет…
Мы быстро уничтожили следы своего пребывания и вызвали лифт. Спускались молча. На улице стало полегче, хотя кайф держал, в голове прояснилось. Я пошарил по карманам, денег не нашел, т.е. такси или маршрутка нам не светят, а трамваи-троллейбусы уже не ходят.
– Слушай, – Серый задумчиво тер нос, – чего за ней ехать? Да и куда – не понятно, завтра уже встретимся, и раствор отдадим…
– Ну ты и мудак, – меня мучало такое чувство вины перед Иркой, что я готов был пойти хоть на край света, чтобы найти ее, набить морду этому зверю, вернуть все назад…
– Чего «мудак»? Куда ты пойдешь, час ночи уже. Домой бы добраться.
В его словах была логика. Я не знал, где искать Ирку, метаться по ночному городу бессмысленно да и стремно, на мусоров можно нарваться, а учитывая Иркину двушку в моем кармане – и говорить не о чем.
-Ладно, – я уже поостыл, – давай по домам, завтра разберемся.
– Лады… – и Серый растворился в темноте.
А я поплелся домой.
На следующий день мы встретились на том же месте,– возле дешевой забегаловки. Ирку я увидел издалека, она сидела на бровке ссутулившись и курила, глядя в землю. Когда я подошел, она подняла голову и посмотрела прямо мне в глаза.
– Как ты мог?!.. Как ты мог оставить меня?!. Как?!..
Она смотрела на меня совершенно сухими глазами, а я не знал, что ей сказать. Что все это чистая случайность, мы же не знали, что раствор нас убъет…
– Ирочка, послушай, это случайность…
– Что случайность?! – она взорвалась, – что из-за тебя меня трахал черный вонючий зверь?! Это для тебя случайность, а для меня…- она замолчала, лицо окаменело.
– Слушай, это правда, все произошло случайно. Мы поехали к барыге, взяли лекарство, поднялись на чердак, чтобы вмазаться и нас вырубило, видно в растворе была барбитура. Твой баян у меня.
Ирка встала и наши глаза оказались на одном уровне.
– Знаешь, я больше никогда не смогу смотреть на тебя. Каждый раз, когда я буду видеть твое лицо, передо мной будет потное лицо трахающего меня ублюдка. Я ухожу. И больше никогда не хочу тебя видеть.
– Ты не можешь…
– Могу.
И она ушла.
Я не видел ее четыре года. Как это водится в нашем законсервированном мирке, до меня доходили слухи о ней, о том, что она в системе, что живет с кем-то, что выглядит плохо, а когда ее мама позвонила мне и сказала, что Ирка умерла, я почти не испытал боли. Мое сердце очерствело, стало неспособным к страданию – слишком много его было…
На похоронах все было очень скромно: ее родители, сильно постаревшие со времени нашей последней встречи, мужик какой-то, наверное сожитель ее, и я. Прощались мы возле могилы. Возле гроба, в который я все не решался заглянуть, стоял толстый поп, от которого разило потом и ладаном, он размахивал кадилом и речитативом читал молитву. Все молчали. Наконец я заставил себя посмотреть в гроб. Ирка лежала накрытая до подбородка какой-то тюлью, руки сложены на груди. За четыре года она здорово изменилась, только вот удивленно-обиженное выражение лица осталось неизменным, даже после смерти. И одиночество. Ужасное одиночество, которое терзало ее всю жизнь, теперь ощущалось физически: она уходила совсем одна. Поп прекратил размахивать кадилом и приказал: прощайтесь. Иркина мать всхлипнула и наклонилась над гробом, поцеловала дочь в лоб. Иркин сожитель подошел к гробу и положил цветы с ней рядом. Я сделал то же самое. Гроб накрыли крышкой, какие-то люди стали опускать его в свежевырытую яму. Я не стал дожидаться, пока могилу забросают землей и постарался уйти как можно скорее, чтобы избежать разговоров с родителями. Почему-то я чувствовал себя виноватым перед ними: их дочь умерла, а я жив. Было в этом что-то стыдное…
-Ты не останешься на поминальный обед?
Я обернулся. Это был иркин мужик.
-Нет, я спешу, – бросил я через плечо.
-Ты один из этих?
-Кого это, «этих»? – мне пришлось остановиться. Я не хотел конфликта, но слово «этих» меня задело.
-Этих мудаков, которые ее на наркотики подсадили…
– Никто никого не подсаживал… – только и сказал я, развернулся и пошел к кованным воротам.
– Стой! Стой!!
Я не обернулся. Я не собирался оправдываться ни перед ним, ни перед кем другим. Это было правдой, никто никого не подсаживает на наркотики, у обывателей представление о наркокультуре позаимствовано из голливудских или, того хуже, отечественных фильмов, где наркоманы – подонки, готовые убить мать ради «дозы», заставить заниматься проституцией любимую женщину или подсадить на «наркоту» подростка с целью наживы. Откуда только эти тупоголовые режиссеры берут свои сюжеты? Любой человек, когда впервые пробует наркотики, всегда имеет возможность выбора: или-или… И что он выбирает – это его личное дело.
Я помнил, что могила Серого находится недалеко от входа на кладбище, нужно повернуть налево, пройти метров тридцать, повернуть направо и третий памятник. Так и есть. Сереженька. 1974-2002.
Ему было двадцать восемь лет, когда он умер. Я навещал его в больнице незадолго до смерти. Он был таким худым, что одеяло на кровати даже не топорщилось, если бы не голова, можно было бы подумать, что кровать пуста. Он лежал с закрытыми глазами, руки вытянуты вдоль тела. На тумбочке возле кровати пузырьки с лекарствами, таблетки, шприцы, металлический термос. Я сел на стул. Серый приоткрыл глаза, словно почувствовал мое присутствие, губы его скривила улыбка.
– Пришел, корешь?
– Пришел…
Он замолчал и снова погрузился в полудрему. Я смотрел на высохшее лицо друга и не чувствовал абсолютно ничего. Знал, что если только разрешу себе почувствовать боль, я пропал. Никакой плотиной ее потом не удержишь. Поэтому подавил подкативший к горлу комок и откинулся на спинку стула в ожидании следующего пробуждения. Серый снова открыл глаза.
– Ты знаешь, я бы уже давно умер, только знаю, что на том свете нет наркотиков…
– Я знаю, такого любителя кайфа, как ты, надо еще поискать, – я попытался придать своему голосу веселые нотки, но получилось не очень хорошо. Мне стало неуютно в этой обшарпанной палате, захотелось встать и немедленно уйти.
– Да, кайф – это… это…- Серый замолчал, видимо пытаясь подобрать подходящее слово, на лбу у него выступили капли пота. Он открыл глаза и посмотрел на меня. Во взгляде его не было и тени улыбки.
– Я умираю… Мне жить осталось – считанные дни. И знаешь что? Если бы у меня была еще одна жизнь, я бы прожил ее так же.
– Я знаю, знаю…
– Нет, ты не знаешь. Вот когда будешь подыхать – узнаешь. Он закрыл глаза, дыхание его стало прерывистым и тяжелым. Я вышел из палаты, чтобы найти врача или медсестру, а если честно, чтобы поскорее уйти.
Через два дня Серый умер. Я не пошел на похороны, знал, что не смогу посмотреть в лицо моего лучшего друга – самого большого любителя кайфа всех времен и народов.
Я допил остывший кофе. Водка так и осталась нетронутой. Двое моих самых близких друзей ушли. А я остался. Почему? Не знаю, так распорядилась судьба. Но, если бы мне предоставился шанс еще раз прожить свою жизнь, я бы прожил ее так же.