Эссе о созависимости

Один мой друг говорил:
«Огромное счастье, когда старики понимают.».
И это правда. Но их, бедных, кто поймет?

Мать (созависимая) призналась, что лишь со смертью сына к ней пришло освобождение… освобождение от его лжи, его пустых обещаний, его краж, его постоянных попаданий в милицию, его бесполезных и бессмысленных госпитализаций, его кризисов, когда она видела свое дитя в корчах на постели.., его молящих глаз, его просьб «дать денег в самый-самый последний раз».., его передозировок.

Свободна от несбыточных надежд, от горьких мечтаний когда-нибудь понянчить внуков, свободна от страха перед каждым телефонным звонком, свободной от собственного бессилия и полной неспособности хоть как-то помочь своему ребенку.

«Сначала я думала, что можно перевоспитать. Потом – что можно вылечить. Потом ждала чуда от бога. А потом я поняла, что можно только похоронить, один раз переплакать и наконец-то начать жить».
Ох, какие горькие слова…Как тяжело их слышать! А кто-либо из нас спрашивал ли, задумывался о том, легко ли им живется с нами?

Мама моего хорошего приятеля много лет подряд героически боролась с его наркозависимостью – она использовала и кнут, и пряник, обещала ему массу благ в случае, если он бросит, просила, умоляла, сражалась с его болезнью, как лев. Все друзья знали, что Марь Иванна (назовем ее так), способна на поразительные поступки для того, чтобы помешать сыну употребить столь желанный для него упоительный яд. Был случай, когда она выследила, куда пошел ее сын, долго ломилась в квартиру, где собралась компания на варку «винта»; когда ей не открыли дверь, выкрутила пробки на электрощитке. Соседи, привлеченные шумом, вызвали милицию, приехал наряд и выдворил Марь Иванну из подъезда…просто потому, что хозяева не открывали, соседи характеризовали их как приличных людей, а визжащая растрепанная мамаша производила впечатление не совсем адекватной особы. Находящиеся в квартире хозяева и гости послушали доносящиеся с улицы вопли Марь Иванны «Наркоманы! Оборотни в погонах!», тихонько посидели и приступили к процессу варки. Квартира находилась на третьем этаже. Марь Иванна увидела, что на соседней улице меняют плафоны на уличных фонарях…не знаю, что она рассказала рабочим, возможно просто наняла эту машину с «люлькой», но она торжественно вошла в кухонное окно, когда ее сын только что укололся и улегся отлавливаться! Дошло до того, что ее сына знакомые перестали пускать к себе домой, потому что следом за ним появлялась мама с воплями: «Наркоманы! Притон! Торговцы наркотиками!» и скандал был обеспечен. Самое странное, все эти и отчаянные меры по спасению ничего не давали, наркозависимость своих позиций сдавать не хотела. А потом произошло маленькое чудо. Мой приятель познакомился с ребятами, которые пели в хоре в костеле. Он вспомнил, что у него неплохой баритон, что он когда-то закончил музыкальную школу, заинтересовался католицизмом, начал играть во время службы на органе и постепенно отошел от наркотиков. Мечта мамы сбылась, она должна была быть счастлива, но не тут-то было! Марь Иванна вдруг обнаружила в поведении сына черное предательство по отношению к семье и предкам, которые были православными! Сын стал ренегатом-католиком! И с той же яростью, с какой она сражалась с наркозависимостью сына, она продолжила войну! С его католицизмом! Все дело в том, что эта женщина привыкла к одной определенной роли в жизни – роли героической матери, святой женщины, которая борется за правое дело – спасает сына от «белой смерти». Когда же сын спасся без ее помощи и начал опять таки самостоятельно реализовывать себя в жизни, героическая святая мать оказалась не у дел. И сын недоумевал, – он ведь сделал все, как вроде бы хотела мама.

Когда я говорю с родителями и близкими наркозависимых, находящихся в ремиссии, я всегда делаю упор на «Правило №1». Это то, чего нельзя им говорить и делать ни в коем случае, если, конечно же, они действительно хотят, чтобы ваша ремиссия продлилась как можно дольше. Представьте себе ситуацию. Вот вы перекумарились. С трудом, с мукой, которую не опишешь далекому от этого человеку, да и близкий, но на своей шкуре не испытавший с синдрома отмены никогда вас не поймет. Я много об этом думала – вроде бы нет адских болей… Но отчего же тошно и жутко-то так? Отчего гнетет горше смерти? А этот страх, когда наползает ночь, а перспектив нет никаких бррр! Но не будем об этом… Представьте себе, что все, этот кошмар позади. Переломались и держитесь изо всех сил. Хотя мир потерял все краски. Вы пытаетесь чем-то заполнить образовавшийся вакуум. Стараетесь устроиться на работу. Заводите роман. Ударяетесь в религию, хотя ничего, ничего из вышеперечисленного по-настоящему не греет вашу душу. И вдруг самый близкий и родной человек вдруг бросает на вас взгляд и с видом Мюллера из «17 мгновений весны» изрекает что-то вроде: «А глазки, глазки-то подозрительные! Сколько ты кубов уколол?» А ваша совесть чиста, аки слеза младенца… Знакомая ситуация, правда? И чем это эпизод закончится в 99,99%? Правильно – срывом! Потому, что вас, по сути, тупо спровоцировали. Бессознательно. Не отпускающая созависимость. Дело в том, что желания высказанные не всегда соответствуют желаниям действительным. Люди говорят то, что от них, по их мнению, ожидают от них окружающие. Например, все наркозависимые декларируют: «Я хочу бросить наркотики. Я хочу переломаться». В действительности никто не хочет ничего бросать. Это говорится потому, что на их взгляд, это правильно, именно этого от них ждет социум; это говорится, чтобы заслужить одобрение окружающих, акцептацию значимых для них окружающих. И это ложь. Ни один наркозависимый не хочет бросить. Все хотят торчать. И я тоже хочу торчать. Моя центральная нервная система хочет именно этого, она от этого никогда не откажется…но я осознаю, ч т о на данный момент я не могу себе этого позволить. Моя задача состоит в том, чтобы найти некий компромисс между моим горячим желанием кайфа, требованиями моего организма и требованиями социума, поскольку я понимаю, что если я пойду на поводу у своего дикого животного желания, это закончится крахом , сначала социальным, потом биологическим, потому, что я, дав себе солю, как крыса из опыта доброго доктора Скиннера, начну стучать лапой по педали, замыкая электрическую цепь, пока не свалюсь мертвой. А ведь, кроме кайфа, в моей жизни есть тысячи еще не прочитанных книг, море непознанного…любимые, дорогие люди.

Мою бабушку знали все наркозависимые в Виннице. Она была умнейшей, образованнейшей женщиной. Филолог по профессии, она полжизни проработала директором школы. В другой половине жизни была блокада, война, которую она закончила в Берлине. Своей семьи она так и не создала, меня любила слепо и безгранично. Она была единственным членом семьи, который не дистанцировался от меня из-за моего поведения. Другими словами, она терпела и прощала все мои выходки, живя со мной в одной квартире. Все мои передозировки и срывы, моих официальных и гражданских мужей, а мои 5короткие взлеты и светлые периоды делали ее безгранично счастливой. И вот однажды, в разгар сезона, когда нужно было ездить «по плантарям» и собирать опиуху, я, что называется, кололась, кололась и докололась до флеботромбоза, то есть «запорола пах». Левая нога стала огромной и темно-багровой, в штанину она не помещалась. Бабушка, отчаявшись заставить меня пойти в поликлинику, пригласила домой знакомого хирурга, который пришел в ужас. Он сказал: «Надо в клинику, вену перевязывать. Тебе нужен постельный режим, ты можешь в любой момент умереть!» Я не поехала ни в какую клинику…Слегла на полгода. И вот, бабушка Леля, услышав на рассвете мое хныканье, кряхтя, вставала, шла к холодильнику, доставала пузырек, отмеривала мою дозу, делала мне внутримышечный укол, умывала, переворачивала меня, давала лекарства, поила чаем. Потом ехала на «точку» за очередной порцией «ширки». Заходила по дороге в магазин, аптеку, торопясь домой, потому что я боялась оставаться одна подолгу. Убирала, стирала, готовила, ухаживала за мной, лежачей больной. И все это в 78 лет! То, что я выжила, чудо. Это сделала бабушка Леля своими маленькими, морщинистыми ручками, которыми она реально вытащила меня с того света.
Однажды на притоне, ожидая, пока доварится «ширка», бабушка Леля попала под облаву. Мент, руководивший операцией, оказался ее учеником. Немая сцена. «Елена Михайловна, дорогая, что ВЫ здесь делаете?», с ужасом спросил он. «Ванечка, дорогой, отпустите меня, у меня горе, такое горе… У меня внучка.» Поразительно то, что бабушка ушла с заветным пузырьком в сумке, полным под завязку.

Был случай, когда бабушку обманули и продали ей кофе вместо «ширки». Когда это стало известно, так сказать, в сообществе, обманщику начистили физиономию и заставили компенсировать ущерб и принести извинения.

Весной я встала на ноги и опять пустилась во все тяжкие. Передозировки, курсы лечения, больницы, бабушка носит передачи…я выпрашиваю, а то и краду у нее деньги. Переезд в Донецк. Долгая ремиссия. Снова тяжелый срыв. И ЗПТ наконец поставила точку в череде срыва, кумаров и ремиссий. А бабулька совсем постарела, одряхлела, наконец ослепла. Теперь я вставала рано утром, меняла бабушке памперс, умывала ее, поднимала, одевала, поила чаем. Ехала на программу, потом торопилась домой, потому что бабушка боялась оставаться одна. В свои 93 она сохранила ясный ум, единственное, что она не могла понять, что это за война и с кем мы воюем. «Не может такого быть!» Она была горячим сторонни ком программы, говорила: «Ну что за безобразие, почему раньше нельзя было сделать такую программу? Больным людям надо дать то, что им нужно и тогда они смогут жить, и их родственники возле н их тоже смогут жить наконец!»

Однажды бабулечка заснула и не проснулась больше… Как горько, как безутешно я плакала тогда… Созависимость… это может быть эгоистическая игра, в которую играют люди, не увидевшие в своем непутевом ребенке реализацию собственных амбиций. А может быть жертвенная, всепрощающая, безграничная любовь…А может быть ежедневный ад сосуществования с человеком, от которого осталась одна оболочка, которого и человеком трудно назвать, ибо он утратил человеческий облик и из всех стремлений, чувств и желаний в нем осталось только одно – уколоться…
И под конец – одно мое личное наблюдение.

Я видела в своей жизни очень мало евреев наркозависимых. Всего четырех парней и двух девушек (одна из которых потом социализировалась). И это за 35 лет моего «стажа», когда, поверьте, жизнь сталкивала меня с множеством народу. Чем вызван этот своеобразный статистический артефакт? Наверное, тем, что у этого древнего мудрого народа есть одна национальная черта, которую можно назвать красивым архаичным словом: «ЧАДОЛЮБИЕ». Слово «РЕБЕНОК» евреи произносят с большой буквы. Семья. Любовь. Человек, в детстве знавший, уверенный, убежденный в том, что он любим, ценен, дорог отцу и матери, никогда не возьмет шприц в руки, не разовьется в аддиктивную личность, не станет наркозависимым. ALL WE NEED IS LOVE!

Елена КУРЛАТ (Cохранен авторский стиль
и пунктуация)