Алексей Курманаевский говорит, что когда ты улыбаешься миру, он отвечает тебе взаимностью. Леша улыбается миру до ушей. Как говорит его жена Маша, “прямо Чеширский кот”. У него все хорошо — семья, двое детей, любимая работа и огромная любовь. А, и еще стаж наркозависимости 15 лет, ВИЧ, гепатит С, четыре судимости, около 20 неудачных попыток лечения. Последняя была месяц назад. Казалось бы — чего тут улыбаться?
— Можно думать о наркоманах, как все, — говорит Маша. — В социуме полно шаблонов. А можно эти шаблоны сломать, и тогда многое становится проще. Часто перед нами вставал выбор — испугаться и остановиться или выйти за рамки привычного и поверить в чудо. Мы верим в чудо и друг в друга…
МАША: — Мы с Лешей живем в Казани. Когда мы познакомились, я работала психологом в амбулаторной реабилитации, и меня пригласили на тренинг по арт-терапии в загородный ребцентр “Большие Ключи”. А Леша как раз проходил там реабилитацию. Группа была смешанной: половина — психологи, половина — пациенты. В числе группы был Леша. Я зашла, села в круг, посмотрела на него… Вот говорят, любовь с первого взгляда — это было то самое.
Это случилось три года назад в это же время, ближе к концу декабря. Им было лет по 26. И у Леши, и у Маши был опыт неудачного брака, у обоих было по маленькому сыну. И оба они об этой встрече говорят: “Я будто только что родился — прошлого не было, жизнь началась именно с этой секунды…”
МАША: — Но, конечно, его диагноз меня отпугивал и останавливал. У меня уже были отношения с наркозависимым, и для меня это теперь было неким табу. И потом, этические нормы — пусть Леша не был моим пациентом, но тем не менее. Так что начало моей любви — это сплошные страхи и переживания…
ЛЕША: — И я влюбился. Но я понимал на тот момент свой статус пациента и больного человека. Надо сказать, что была моя первая реабилитация. До этого я за 10 лет 15 раз лежал в детоксе. И ни разу ни один нарколог мне не сказал, что существует еще и реабилитация.
Кроме того, я нарисовал себе в голове, что Маша — состоявшаяся женщина, что у нее семья, дети. Муж. И то, что здесь происходит, — это только здесь, и продолжения быть не может…
МАША: — Я выросла на бардовской песне, на походах, палатках, Высоцком, классической литературе. И в моей системе ценностей самым главным всегда было то, о чем пишут в детских сказках, — “жили долго и счастливо и умерли в один день”. Для меня было высшим счастьем — найти такого человека, истинно свою вторую половинку, с которым можно будет действительно смотреть в одном направлении, чувствовать друг друга на расстоянии, понимать без слов. Я так хотела любви. Но когда я встретила Лешу и почувствовала ЭТО внутри себя, я жутко испугалась! Я просила об этом Бога. Я об этом мечтала, но не так же! Где угодно, но не в наркологии!
Причем я увидела ответную реакцию! Это читалось глазами, без слов. Во мне начали бороться специалист и женщина. И как специалист я знала, что не имею права поощрять пациента реабилитационного центра. Ему в данный момент нужно думать о выздоровлении! А я видела, что парня несет, сейчас у него сместится фокус, и он уйдет торчать. И я не имела права думать о себе, о своих желаниях.
Личного общения тренинг не предполагал, они встречались только на занятиях. И Маша с болью думала, что они могут больше никогда не встретиться. В последний день на занятиях она, не поднимая глаз, мяла пластилин и машинально слепила из него сердечко. Леша молча по ряду передал ей для него желтую пластилиновую стрелочку. После группы Маша не выдержала напряжения и заплакала. Леша спросил: “Можно тебя обнять?” Они долго стояли обнявшись, но так и не сказали о своей любви. А потом за Машей пришел автобус…
МАША: — У меня было такое сожаление: ну почему мы не встретились раньше?! При иных обстоятельствах, когда и в моей жизни, и в его еще не произошло множество всяких тяжелых событий…
ЛЕША: — Мы постояли вместе и расстались. Это было 25 декабря, канун Нового года. Следующую неделю я провел как во сне. Я все это проговаривал потом с психологом, и мне говорили, что это просто постреабилитационная “разморозка чувств”, и я зря забиваю себе голову. Но мне не хотелось в это верить, настолько все это было настоящим…
Маша цитирует Паоло Коэльо: “Когда ты чего-нибудь по-настоящему хочешь, вся вселенная начинает тебе помогать”. Леша взял Машин телефон у психолога в ребцентре и 8 января, после праздников, чтобы приличнее выглядело, позвонил ей.
МАША: — Он сказал: “Я в понедельник приду к вам на реабилитацию”. А мне так хотелось с ним открытого общения не в рамках лечения! Потому что, если он станет моим пациентом, мои обязательства как специалиста не дадут нам общаться.
ЛЕША: — Но вслух она об этом не сказала. А я ждал, что она скажет: “Конечно, приходи”.
МАША: — Я его просила. Я его умоляла: “Леша, пожалуйста. Не приходи к нам, иди на другую реабилитационную программу!”
ЛЕША: — А я это понимал: “Не приходи ко мне. Я тебя не хочу видеть”.
МАША: — Ну и приходит это чудо в понедельник. Слава богу, у нас две психотерапевтические группы, поэтому пересечься мы могли только на общих мероприятиях. Меня разрывало! С одной стороны, я была счастлива, что вот оно, это чудо, рядом, а с другой стороны, мне было безумно больно от того, что близок локоть, а не укусишь! Оно близко. И я люблю его. Но я права не имею поддерживать с пациентом неформальное общение…
ЛЕША: — Жестоко было… Я тоже понимал, что я здесь пациент и надо как-то субординацию соблюсти.
МАША: — Неделю мы упорно ее соблюдали. А потом я сказала: “Леш, ты извини, но в связи с твоим присутствием здесь ни я работать не могу, ни ты — выздоравливать”. И это взаимное истязание закончилось тем, что Леша был выписан в другую постлечебную программу, благо их в Казани еще есть две. И у меня развязались руки.
“Мне было плохо без тебя…”
ЛЕША: — И началась романтика! Ты спрашивала — можно ли испытывать яркие чувства после употребления наркотиков. Вот это были наиярчайшие чувства в жизни. Такой романтики не было даже в школе. Мы гуляли по улицам, танцевали среди прохожих, находились просто в другой реальности.
МАША: — Мы были похожи на двух влюбленных подростков. Мы даже не целовались, только обнимались на прощанье. Гуляли, взявшись по-детски за руки. Это было трогательно, невинно, абсолютно чисто, не опошлено взрослым, серьезным миром. День шел за год по интенсивности общения. Мы говорили обо всем. О наркотиках? …Ты знаешь, по-моему, особо нет. И первую неделю мне было жутко страшно, что я обманулась, ошиблась, что мы оба придумали иллюзии. Мне казалось, что таких чувств и отношений не бывает.
14 февраля они обменялись кольцами в знак помолвки на крыльце Машиной работы, 25 июля поженились. На мой вопрос: “А какой Леша?” — Маша без запинки отвечает: “Он волшебный”. А Леша про Машу сказал: “Она настоящая”.
ЛЕША: — Я почувствовал, что если сейчас приму решение, то никогда не пожалею. Никогда не будет никаких упреков. И когда я начал употреблять наркотики, их не было. Была поддержка.
Без наркотиков я жил 21 месяц. А потом я стал много работать, практически не бывал дома, у меня были частые командировки. Кроме этого моя работа заключается в том, что я отстаиваю интересы людей с ВИЧ-инфекцией и наркозависимостью. И у меня было такое внутреннее несоответствие, что вот я — трезвый и чистый, у меня жена, дети, все благополучно. А люди продолжают страдать, умирать, у них ничего нет, они употребляют наркотики. И я прихожу и начинаю им говорить: “Ребята, есть выход. Давайте двигаться вместе”. Наверное, это тоже было одной из отправных точек моего срыва.
МАША: — Когда Леша сорвался, я очень сильно винила себя в том, что позволила себе эти отношения. Я считала, что если бы он не встретил в “Ключах” меня, не увидел ответные чувства, он бы выздоравливал. И Леша мне на это сказал…
ЛЕША: — Я сказал: “Моя реабилитация была последней попыткой на тот момент. Я дальше не видел смысла жизни. Я пошел в реабилитацию, чтобы найти, ради чего мне стоит жить. И нашел тебя”.
Леша был в срыве почти год.
МАША: — Это было очень тяжело, трудно, страшно. Для меня это было шоком.
ЛЕША: — Я смотрел на нее — она умирала каждый день. Как цветок без воды. Но не уходила.
МАША: — Два года он был для меня опорой, поддержкой, мужем, другом, любовником. Плечом. Я чувствовала себя в этих отношениях женщиной. Я была именно “за мужем”! И вдруг мой сильный, любящий, внимательный, заботливый мужчина, моя опора в жизни, вдруг превратился в… разбитого, больного, неуправляемого… Для меня наркомания — это не тот стереотип, который есть в социуме. Это не распущенность и безволие, не преступление. Это тяжелая болезнь. Которая сейчас дала обострение. Но было безумно тяжело… У меня был момент полного отчаяния, нежелания жить, депрессия.
ЛЕША: — Она плакала каждый день. Я хочу сейчас сказать: Маша! Как мне было плохо без тебя, солнышко мое!
МАША: — А мне без тебя… Мы были вместе, но между нами была пропасть. Леша — это тот человек, с которым я хочу прожить всю жизнь и состариться вместе. Для меня выйти замуж — это “в болезни и в здравии, в богатстве и в бедности”. Но я понимаю людей, которые в такой ситуации прекращают отношения. Я проходила через это. Леша видел, как мне больно, и он провоцировал меня на уход. У меня были моменты, когда я думала — ну все, это край, я не могу, жизнь с человеком, у которого обострение наркомании, невыносима. Но я понимала, что уйти для меня будет еще невыносимее.
Маша вспоминает, как Леша бежал за ней босиком по улице, по лужам, когда уходила в никуда. Как она в истерике рвала их общие коллажи со стен. Как пять раз пыталась собрать чемодан. И не ушла.
ЛЕША: — Все закончилось миром, но наши знакомые украинские врачи стали серьезно звать нас на Украину, говорили: “Приезжайте, мы устроим Лешу на заместительную терапию. Будет принимать с утра таблетку и спокойно работать”. Если бы у меня не было Маши и детей, я бы сам уехал. И она однажды спросила: “Ты проходишь здесь лечение или мы собираем документы и переезжаем?” Я понял, что Маша реально может это сделать, она готова. Но я сам хочу жить здесь, у меня много незаконченных дел.
МАША: — Если бы не было детей, я бы не задумываясь собрала вещи и поехала с ним. Но я могу ставить эксперименты над своей жизнью — бросить все и уехать ради спасения жизни любимого человека. А вот перевезти ребенка в чужую страну… И меня на протяжении этого года просто разрывало между сыном и мужем.
ЛЕША: — И поэтому я остался.
“Какое это лечение, если туда страшно идти?”
Мысль переехать на Украину, чтобы устроиться там на заместительную терапию, возникла не на пустом месте. Только в течение 2010 года Леша четырежды прошел детокс и три раза пытался удержаться в реабилитации. Есть фантастическая цифра: 20% наркозависимых перестают употреблять наркотики после реабилитации. Леша в эти 20% явно не попадал. И вовсе не из-за отсутствия воли. Если в нашей стране 80% наркозависимых продолжают употреблять и после реабилитации, значит, у нас что-то не то с реабилитацией…
ЛЕША: — Говорят, что Татарстан в плане реабилитации — самый благополучный регион. Если говорить относительно других регионов — то да. В Казани есть три места, где можно стационарно пройти реабилитацию, и еще четыре амбулаторные программы. В этом смысле, казалось бы, мы неплохо устроились. Но чтобы попасть на лечение, надо отстоять в очереди. И уже посчитали: чтобы всем людям, стоящим на наркологическом учете в Татарстане, пройти курс лечения, понадобится от 8 до 10 лет! Это разово и не считая новых случаев и безучетных пациентов.
МАША: — И количественно Татарстан не справляется, и качественно. Моя зарплата как специалиста — 5800. А я квалифицированный, дважды дипломированный специалист. Соответственно — высокая текучка кадров. В нашей профессии много идейных людей, горящих идеей помощи наркозависимым. Но реальность такова, что государством это никак не поддерживается. Государство декларирует, что у нас наркокатастрофа. Но реальных действий нет, кроме болтологии.
И если брать ситуацию с Лешей, то достаточно тяжело было каждый раз класть его на лечение, учитывая еще, что он в срыве потерял документы.
Леша подтягивает штанину. Вокруг щиколотки — шрам.
ЛЕША: — Это после детокса. Нормальных препаратов для того, чтобы снять абстиненцию, нет. И пациента просто перекачивают непонятно чем и фиксируют к койке, пока ломка не пройдет. Последний раз, четыре месяца назад, я шесть суток провел в таком состоянии. Жгут аж до мяса врезался. Зачем я туда ложусь? А у нас нет других. Да еще и этого добиться надо.
Для того чтобы человек получил бесплатное лечение, ему нужно прийти к наркологу с документами — паспортом и медицинским полисом. Еще нужно иметь при себе справки со свежими анализами на ВИЧ, гепатит, сифилис, девочкам — мазок. Флюорограмму. Но документов, как правило, нет. Они либо утеряны, либо заложены, либо просрочены. Следующая сложность: придя к врачу с этими анализами, (а самый длительный годен 1 месяц), можно услышать: “Приходи через две недели или через месяц, нет мест пока”. И начинается круговорот: у тебя кончается срок действия справок, нужно заново сдать анализы. А человек ведь приходит уже в состоянии безысходности, когда нет денег, выгнали из дома, милиция нависает. А ему говорят: “Приходи через месяц”. И человек уходит на улицу, в подъезд, в торч.
Неохотно берут и тех, кто приходит в 3—4-й раз. Берут только перспективных, а хроников, которые портят статистику, стараются не брать. Но ведь человек приходит каждый раз в это учреждение с желанием лечиться! Он собирает эти анализы, берет направления, хочет реально что-то изменить. А ему говорят: “Тебе давали шанс! Не шмогла — так не шмогла!”
Когда у человека уже нет веры в себя, его спасет то, что кто-то в него верит. Рядом со мной такие люди есть. И это давало мне силы идти в детокс еще и еще раз, хотя я там видел, как охранники избивают больных, как привязывают. Я шел туда — я плакал, мне было страшно. Когда я вспоминаю, что там происходило за все эти годы, то вернуться туда еще раз — это было большим усилием. Это как если ты был в тюрьме на строгом режиме, и чтобы опять начать жить, тебе снова надо пройти через это. Не каждый, наверно, осмелится это сделать.
МАША: — Психиатрия и наркология у нас — это самые страшные учреждения. Ну какое это лечение, если туда страшно идти? Когда ты приходишь к врачу, надо, чтобы тот видел в тебе человека, когда ты уже сам в себе человека не видишь. А наркоман остается человеком. До самой смерти.
Есть такая статистика: когда люди приходят на лечение первый раз, 70—80% из них верят, что излечатся. Но у тех, кто проходит повторное лечение после срыва, вера теряется на две трети. Люди приходят туда снова от безысходности. Просто потому, что других вариантов нет, а делать все равно что-то надо.
ЛЕША: — Есть такое понятие в медицине — “точка невозврата”. Это когда человек приходит на лечение, верит в него, но — ему не помогло. А это реальность для 80%! Какой он делает вывод? “Я — кончуга!” И с этого момента включается процесс самоуничтожения. Вторичные срывы заканчиваются, как правило, гораздо плачевнее. Резко возрастает количество суицидов, передозировок. Я не хочу сказать, что реабилитация не нужна. Не нужна такая, как есть у нас — неэффективная. И еще очень важно, чтобы вариантов лечения было несколько: “12-шаговая” программа, религиозная, заместительная терапия. По времени, по срокам чтобы она была разная. Чтобы человек пробовал и каждый раз верил, что это ему поможет. В России лечение представлено в основном детоксами. Поэтому вера пропадает быстро.
МАША: — Когда мне врач говорит, что срыв происходит, если человек не очень хочет лечиться, я начинаю сомневаться в его профессионализме. У нас в наркологии как: даже если ты не употреблял год, но сорвался, значит, ты — никакой. И люди, идя на лечение, ставят себе заведомо нереальные цели — не употреблять всю жизнь. Для большинства это просто невозможно — чтобы сразу и навсегда! Только вот из-за этих нереальных целей вся вина складывается на пациента, а не на неэффективное лечение. Это врач должен говорить: “Я не смог. Давай попробуем еще вот такой метод”. Но нет в России других методов.
Цель лечения наркомании — это не полная ремиссия, но улучшение качества жизни. Наркомания — болезнь, которая не излечивается полностью, а лишь лечится и контролируется. Поэтому малейшее изменение в лучшую сторону — уже есть лечение. И моя цель как психолога — не добиться ремиссии, а убедить пациента поверить в себя.
ЛЕША: — И я верю в себя. И в Машу. Мы до сих пор вместе, и теперь я знаю, что она меня не оставит, что бы ни происходило. И поэтому мне не надо употреблять наркотики. И теперь мы хотим открыть свою реабилитацию, где главной ценностью будет жизнь человека, а не пресловутая ремиссия любой ценой.
МАША: — А дальше будем строить свой мир. В нем будет наша любовь, понимание, поддержка, забота, а еще книги, фильмы, музыка. Наш любимый фильм знаешь какой? “Куда приводят мечты”. Там герой говорит: “Мы проводим свою жизнь в аду, потому что не можем простить себя… Но я тебя прощаю… За то, что ты чудо. И я готов променять рай на ад, лишь бы быть рядом с тобой…”
Анастасия Кузина,
mk.ru
фото: Полина Сурнина
.gif)
