В этом городе наркозависимым людям некуда обратиться. Единственное доступное «лечение» здесь – это унижения и избиения в частном «реабилитационном» центре-тюрьме «Город без наркотиков». И еще лицемерная государственная наркология, которая ставит на учет и лишает последней надежды найти работу и сохранить гражданские права, а взамен не предлагает ничего – ни эффективного лечения, ни социальной помощи. В этом городе, как и во всей России – только немножечко жестче. Наркозависимость – это дорогое заболевание. Если нет возможности его лечить, приходится думать о том, как с ним жить. Это интервью с двумя девушками, которые из-за своей наркозависимости начали продавать секс-услуги. Они рассказывают о замкнутом круге насилия, из которого практически невозможно вырваться. И самые оголтелые насильники и маньяки именно те, кто по закону должен защищать всех нас от них – это сотрудники российской полиции.
Война с наркотиками идет уже более 50 лет. Из-за нее не стало меньше ни наркотиков, ни наркозависимых. Не стали более доступными лечение и помощь. Все, что она дала – это обогащение власть имущих, лицемерно наживающихся на бедах и страданиях больных людей, и еще большее угнетение и страдания нищих наркозависимых. Она дала то, что к наркозависимым людям относятся как к бесправным изгоям, что им не к кому обратиться за помощью, что те, кто призваны их защищать, так называемые «правоохранительные органы», убивают, унижают и насилуют. И самыми бесправными, униженными и беззащитными жертвами этой войны являются женщины.
***
Аня: Расскажите вкратце о себе.
Лена: Меня зовут Лена. Колоться начала я в 97-ом году. На героине. Сначала пила. Потом мне дали попробовать понюхать героин, потом начала колоться. Быстро потеряла работу. Потом денег уже не было на наркотики. Колоться хотелось. Зависимость была. И знакомые девчонки предложили как бы: «А чего ты, – говорят, – Это, пошли с нами, и денег будешь зарабатывать». Как бы вот проституткой вот работать. Первый раз я пошла, и мы стояли на автовокзале тут у нас в Екатеринбурге. По вечерам, и днем тоже стояли.
Оксана: Потом я уже втянулась тоже. Потому что мне нужны были деньги, чтобы колоться. У меня еще такой молодой человек был, что как бы начали колоться вместе, и он не хотел там ходить чего-то там. Ну, воровать, мутить. Я-то понимаю сейчас, что больная, молодая была.
Лена: Ну, ты его любила.
Оксана: Любила. И все, и он меня тупо выкинул на улицу: «Иди, на дозняк зарабатывай». Каким путем, не важно. И вот я точно так же стояла. Сначала вот здесь стояла, здесь у нас. На вокзале. И сейчас там стоят. Милиция постоянно там ездила.
Лена: Сейчас на Белинского стоят вот до сих пор девчонки у меня знакомые. До сих пор зарабатывают этим. Мы-то это бросили. Да, было такое в жизни, я не скрываю. Что когда вот уже денег нету, а кумарит, бросать не можешь, то приходилось. Конечно, очень стыдно.
Оксана: Это очень грязно.
Лена: Грязная работа. Говорят, мол: «Ой, чего такого». За людей там вообще не держат, это материал. Милиция, вообще отношение, конечно, ужасное вот к нам. Иногда клиенты относились лучше к нам, чем «мусора» эти.
Аня: Можешь рассказать, чего ты имеешь в виду?
Лена: Да, конечно. Первый раз я столкнулась… сначала мы стояли, там сутенер был. Но он много денег забирал, больше 70 процентов, и мы стали без него работать. Но когда его не стало, мусора стали сильно вообще наглеть. Они подъезжают, устраивают «субботники». Ты знаешь, что такое «субботник»?
Аня: Расскажите.
Лена: «Субботники» – это мусора приезжают, девочек загружают, бежать уже некуда. Смотрят, каких: «Ну-ка, нах-й, залезли». В «Газель», как скотин, закидывают. По десять человек. Везут или на дачу к кому-нибудь или в сауну. Их там может быть от 10 до 15 человек. И ты там можешь находиться и сутки, и двое. Помимо этого там постоянно побои. Унижения.
Они для себя везут? Для сотрудников?
Лена: Да, для своего, да. Мы обязаны обслуживать «мусоров». И деньги еще присваивают. Стабильно это. За бесплатно все.
Раз в неделю?
Лена: Ну, не обязательно. Как захотят. Как им приспичит. Вот, как свиней, представляешь. Подъедут, закидают в «Газель» вот в эту, по десять человек, и куда-то везут. Без окон, ничего не видно. Привозят, пистолетами грозят. Боишься. Ну, а чего ты можешь сделать? Убьют и просто закопают.
Оксана: В рот пистолет и все. Суют.
Лена: Короче, издевательства. Вообще полные.
И сопротивление бесполезно.
Оксана: Бесполезно. Они, знаешь, как бьют. Они бьют дубинкой.
Лена: Я один раз сопротивлялась. Да, я первый раз отказалась. Девки говорят: «Ты чего, дура что ли, сумасшедшая». А я: «А с чего я вот должна это, – говорю, – У меня клиенты, мне деньги платят, а тут я должна бесплатно ездить тут, чего за дела». Мне говорят: «Ты дура, молчи вообще». Я говорю: «Я не поеду, никуда я не поеду, – говорю, – Чего вы, оборзели что ли». Они меня просто увезли в отделение. Вот в наше, не буду его называть. В камеру, я там в камере сидела двое суток. Как меня били, так это вообще. Обычно там в камере сутки у нас сидят, увозят потом там на Елизаветы. А я там полы мыла, туалеты, заставляли. Обычно, когда там сидишь, тряпка, швабра, в толчок берешь ее просто ставишь, смываешь, и вот моешь полы. Никто ее не отжимает руками. Они заставляли прямо толчки руками мыть. Без перчаток, без всего, там все засрано. Полы вот эти мыть… Короче, один раз я там посидела двое суток, и потом я уже стала ездить на эти «субботники».
Больше не захотела?
Лена: Больше не захотела.
А тебя задержали – там было какое-то основание или просто?
Лена: Просто так. Сиди и все. Никто ничего не спросит. Если увидит кто: «А, вон проститутку поймали. Мы ей административку сейчас выпишем и выпустим». И все. Короче кошмар. Бьют постоянно. Бьют так, чтобы синяков на лице не было. По спине, по почкам. Обматывают тряпками дубинки свои. Там лежишь потом, вообще подыхаешь. Писаешь кровью.
«Субботники»
На этих «субботниках» тоже кошмар, что творится. Они сначала минет, и в рот, и везде насуют, и по несколько человек тебя могут там… оприходовать. И вообще, конечно, ужас, я сейчас все это опять вспомнила.
Они психически больные, что ли?
Лена: Они там все, вот тоже говорят, они там все под «скоростью». Притом кто-то бухает. Потом, когда перепьют, когда уже ничего не могут там, трахаться, вот начинают избиения всякие делать, издевательства. Пистолеты наставляют, стреляют. Вот так стоишь у стены, как дурочка, вот попадут – не попадут. На дачи эти увозят, говорят: «Вот мы вас всех утопим здесь, и никто не найдет». А куда увезли, сами не видим, куда увезли. Знаешь, там дом, лес какой-то, и чего.
Оксана: Ну они конечно там раскумаривают. Кто там более с ними покладистые. Там у них есть уже знакомые девочки.
В смысле, если несколько дней там держат?
Лена: Они же знают, что там стоят все эти проститутки, они же все наркоманки. Там таких валютных, которые по этим ходят, там по отелям, это понятно, что они таких не возьмут. А вот таких беззащитных, у которых охраны нету, которых можно убить. Знаешь, всякое бывает. Сколько там, две, наверное, девчонки пропадало. Увезли их так же, и больше мы их не видели. И все. Родители у всех как бы неблагополучные. Никто искать их не будет.
Оксана: Все знают, что наркоманка. Сдохнет где-нибудь от передоза. Поэтому такое обращение. А что, никто и не вспомнит. Они так и говорят: «Мы вас вообще сейчас тут убьем, и все. Никто вас и не вспомнит. И никто вас искать и не будет. Вы нах-й никому не нужны. Вы не женщины, вы вообще не люди. Об вас только ноги вытирать».
Лена: Так они и вытирали, и чего только не делали. Об нас и бычки тушили. И вообще.
У меня это в голове не укладывается.
Лена: Дико, да. Тебе бы еще это увидеть. У нас девка, помню, стояла, один «мент» ножом ее порезал по щеке. Или одни решили, что столик им нужен. Чего-то вот сидели, кабаны такие сидят в трусах, кто без трусов, блин. И, короче, девка перед ними стояла на коленках часа два, как раком, или как, ну чисто стояла на коленках. Типа столиком. Они там ставят на нее кружки горячие. Она там только дернется, они ее там так ее… Тут же ее избили.
А ты вот говоришь, они наматывали полотенца на дубинки. То есть кто-то пытался на них заявить, что ли?
Лена: Нет, никто не заявит. Ты чего? Кто нам поверит? Мы – нелюди, мы – животные.
Оксана: Ты чего, в этот отдел даже никто не пойдет писать заявление. Нееее, ты чего, нет. Это точно, ты, может, и выйдешь оттуда живой, но потом тебя уже никто не найдет. Поймают сразу же. Они приедут, и все. Психологически очень давят.
Лена: Просто живой не останешься. Жить охота, и поэтому терпишь. И стараешься им улыбаться и делать все, как они хотят. Потому что знаешь, они тебя изобьют, и ты потом неделю не встанешь. Инвалидом вообще оставят. Если повезет. Ладно, тебе повезет, если они тебя там довезут до этого Щорса и выкинут. А если тебя там в лесу бросят всю избитую. Ты вообще подохнешь, и…
Оксана: Очень жестоко…
То есть попытки там на них… Попыток даже не было.
Лена: Нееет, никто даже не пытается. Это бесполезно, потому что у них все схвачено. Участковый вот у Оксаны…
Оксана: Да, участковый, я еще молодая была, участковый тоже у нас был, когда мне 19 лет было. Я начала тогда уже покалываться. Только начала колоться, и очень ему понравилась. Он меня постоянно ловил, где я живу. Поймает, а ничего нету. Шмонать же не имеют право, только женщины могут. Он меня тащит в свой пункт, где они сидят. Там стоит такой диванчик, и их двое сидит. Один такой: «Ну чего, ладно, я выйду».
Лена: Так он меня тоже в тот раз притащил. И мне сует повестки: «Иди и разноси по почтовым ящикам, а ее оставляй». Я говорю: «Я не пойду без нее». А он мне: «Ты чего, не поняла, что ли? Пошла нах-й отсюда. Чтобы я тебе не видел. Сейчас она придет, поговорим с ней, и придет». Вот я ее оставляю. Тоже за угол выхожу, эти повестки нах-й выкидываю. Стою, ее жду. Меня вот так вот трясет тоже. Чего он там.
Оксана: Он ко мне такой, знаешь… [подкрадывается]: «Ну чего делать будем?» А он такой… Он толстый…
Лена: А она молодая, только начала колоться. Хорошенькая такая.
Оксана: И он такой [лезет]. А там спинка дивана… и спинка дивана падает. И он мне: «Пизд-й нах-й отсюда!». Я, короче, вылетаю оттуда, и потом его, как только видела, бежала от него. Потом они меня на машине поймали, у кафе. И они меня останавливают, и давай в сумке копошиться. И достает пакетик, подкинул. Я говорю: «Да этого не было, чего чешешь, вообще?» Героин подкинул. «Нет, – говорит, – Все, сейчас поедешь. Не захотела, теперь поедешь, лет шесть тебе обеспечено. Видишь, как это легко все сделать». Я это все еще помню… Я говорю: «Вы чего?!» Я в слезы. Вообще. «Вы чего?! Это не мое! Вот у меня документы, санкнижка новая, я на работу устраиваюсь. Экспертизу сделай, у меня в крови нету наркотиков, – я говорю, – Снимай отпечатки с этого пакетика!» «Будет, – говорит, – Будет тебе и экспертиза, все тебе будет». И все. И говорит: «Тебя еще раз увижу, точно вь-бу».
Так, а с героином чего?
Оксана: Ничего, они взяли с собой и увезли. Они нас еще посадили в машину, покатали везде, чтобы все нас увидели, что мы с милицией ездим. Чтобы потом к нам люди вообще не подошли. Как бы чтобы все знали, что мы такие… Мусорские. И все. Подкидывают вообще нефиг делать. Я вообще офигела. Лежало бы у меня в сумочке такое. Ну, смешно вообще.
Лена: Все подкидывают вообще, не только милиция. Даже эти вот фондовцы [«Город без наркотиков»]. Ну как вот так, они ломятся, да, варится «крокодил», они слышат, что ломятся, там вылить можно. И чего за бред, а они находят. Там или поставят в себя быстрее или выльют. Они подкидывают все. И все эти «мусора», они все так же на героине. Ну, по ноздре.
Оксана: Милиция проституток за людей не считает.
А вот этот сутенер ваш. Вы говорите, что отказались от него. Он какую-то защиту вам обеспечивал?
Оксана: Он – да. Он давал им деньги. Мы ему, допустим, отдавали 70 процентов, 30 процентов – себе. Ну чего там, это вообще смешно, это вообще копейки. И он, не знаю, как, но он защищал. Он, видимо, им чего-то давал. Но за такие деньги по 20 человек не охота же обслуживать, да. Тут один раз съездить, получить денег за раз, сколько ты с этим сутенером будешь за двадцать человек, за месяц. Но зато там уже милиция не так дергала.
То есть его функция – это просто в том, чтобы как-то башлять милиции?
Оксана: Да, милиции. И то, если милиция захочет и скажет: «Я хочу ее». Он скажет: «Иди, езжай». Он не дает сто процентов защиты. Там бесплатно поедешь. И если скажут: «Будешь с нами десять дней». То будешь десять дней.
Лена: Ну, не знаю. Вот у нас некоторым девчонкам даже нравилось. «А чего, – говорят, – Зато тебя там раскумарят и накормят. И, подумаешь, какая разница». Вот как они говорят.
Оксана: Есть такие.
Может быть, у них там какие-то отношения выработались, что их уже не унижают, не бьют.
Оксана: Ну, не знаю. Не знаю. Я всех, кого я знаю, всех так же закидывали.
То есть это как бы часть процесса – унижать людей?
Лена: Да, так в том-то и дело, что они не столько насилуют, сколько эти издевательства. Гнобеж такой. Гнобят так, как будто мы животные какие-то. Рабы какие-то, я не знаю. Чего хотят, то и делают. Пинают вот тут вот по костям. По ногам пинали.
А сейчас ничего не изменилось?
Оксана: Неет, нет, мне кажется, ничего.
Вы общаетесь с девчонками?
Лена: Да, общаемся.
То есть закон о полиции не помог.
Лена: Нет, ничего не испугает их. Ну, бывает, когда совсем плохо, ходишь. Я вот в отделение ходила, когда сильно кумарит, потом я уже маленько подзавязала, просто уже работать сил не было. И вот приходила туда, в кабинет, у меня типа свой мужик был, милиционер. Он всегда тебе в кабинете это, дверь закрывает. Тебе насыпает, из шкафчика достает героин: «Вот только сдавай мне приходи». Как бы они раскумаривают, и ты ходишь и сдаешь всех. Ну, конечно, я чего-то там так, говорила. Зачем мне барыг сдавать. Скажешь, что на какой-то улице живет, лишь бы раскумариться. В отделение мне прямо давали. Выносить не давали, конечно, а там… Прямо там шкафчик открывает, у них всегда там героин, все, шприцы новые. Пожалуйста, колись. Всю информацию только давай. Они сами работать не хотят. Они вот все только через кого-то. Кто чего там им подскажет.
Ну да, получается, что управы никакой и нет.
Лена: Нету, соглашаешься на все. Какая управа, куда пойдешь? К тем же. К милиционерам пойдешь жаловаться, что вот ваши… Ой… Я как вспомню… До сих пор сейчас ходишь, озираешься. Я как вижу морды эти в машине проезжают. Они знают, что я отошла от дел. Но все равно, попытки какие-то бывают.
Ну, а вот мне интересно ваше мнение, это возможно вообще все изменить?
Лена: Нет, мне кажется, нет. Потому что девочки всегда будут стоять на улице. Они стояли сотни лет, проституция. Самая первая профессия у нас какая?
Оксана: И за дозу, и за еду, и наркоманки. Кто за че стоит. И всегда были мужчины, кто хочет на халяву. И они всегда будут. И эта ситуация не изменится. Если только, знаешь, публичные дома, там более… Но таких же не возьмут, знаешь, кто колется. Там неважно выглядит, таких вот.
Лена: Есть публичные дома, до хрена у нас в городе. Там вот… Но вот я не понимаю, чего за кайф этим мужикам вот таких вот грязных наркоманок возить с собой.
Оксана: Потому что можно делать все, что хочешь. И по времени: хочешь делай час, хочешь делай два. И девчонки, мы стояли, и они приезжают, стекло опускается, деньги у них одна берет и отдает другой, и садится в машину, и там четыре человека. И она едет куда-то, непонятно куда. Страшно… Ой, вобще…
И не откажешься, если четыре человека.
Лена: Нет… Ой… Дико… Постоянно… Страх. Всего боишься… Я вообще не знаю, как у меня даже смелости хватило. Вот это все. А до такой степени зависима что ли была, что так вот уколоться хотела. А, думаешь, потерпишь. Думаешь, пронесет, как бы, все нормально будет. И я говорю, клиенты лучше относятся, чем мусора. Они-то вообще устраивают, чего хотят. Гуляют по беспределу вообще. Чего хотят с тобой делают. И как хотят. И где хотят. Ой… И на дачах. Девчонки там работали у них, в огородах там у них работали. Пололи, как, я не знаю, раб или чего… Там посуду помыть. Как рабы, вот такое использование.
Оксана: Посуду помыла, а он: «Пошли поеб-мся, там еще друзья ко мне приедут».
Еще посуду помоешь.
Оксана: И не только посуду. Только вот еще давали дозняк, как-то это все терпелось. А иногда, некоторые пьяные же, некоторые же дикие становятся. Вообще безбашенные. Знаешь, агрессия у них, вот это же самое страшное. Попадались такие.
Получается, что все эти люди – психически ненормальные.
Лена: Да, только как они все оказываются в полиции? Они там проходят что ли тесты какие-то. Мне кажется, при поступлении. Я тоже не понимаю…
Оксана: Или настолько ненавидят проституток, когда их видят, то все.
Лена: Очень много маньяков, в форме. Которые действительно хотят поиздеваться. И почему-то их больше всех я встречала среди милиции. Они вроде люди в форме, а они хуже, чем маньяки с улицы. Маньяков единицы. Мне кажется, они в основном в милиции.
Лена: Так они каждый день подъезжали. Не только субботники у них. Так деньги они постоянно подъезжают и отбирают. Чуть ли не каждый день. Там им засылаешь. Не помню, сколько. Вроде по 500 мы им отдавали. За то, что там стоишь.
Ну, вы стояли из-за своей зависимости, а вы когда-нибудь пробовали обращаться за наркологическим лечением каким-нибудь?
Лена: Так какое лечение. Мне родители не могли дать образование. Ничего. Я сама наркоманка. Чтобы проходить лечение, нужны деньги. Просто так никто лечить не будет. Вот у Ройзмана просто так. И то, это не лечение. Еще и родители платят.
Оксана: Родители сами сдают. Вот недавно родители сдали знакомого парня. И еще мама денег заплатила.
А родители просто не знают, что там происходит?
Лена: А чего они знают? Они думают, что их там вылечат. Что им кровь там чистят. Как в больнице. А не то, что они там на наручниках лежат. И их там пинают.
Оксана: Они верят больше им, чем детям. Дети они что, наркоманы какие-то. А Ройзман чего, он иконы собирает, в Москве выступает, добро делает. Он очень поднялся, конечно.
Так а вы в эту официальную наркологию вы тоже не обращались? Вот там детокс, и все такое.
Лена: Во-первых, в эти обратишься. Тебя уже включат на всю жизнь, что ты наркоманка. Ты потом даже на машину не сможешь подать. Или работать в какой-то магазин. На учет ставят, и все. Ты наркоманка, и все. И не вылечат, в принципе. Только вот клеймо вот это вот на всю жизнь. Как вот с этой судимостью. Условно давали, а я никуда не могу устроиться. В нормальный магазин. Везде служба безопасности. Везде пробивают. Я говорю: «Это было сто лет назад. Мне условно давали». Но я в базе данных. Везде меня пинают: «Иди отсюда». А я не могу сейчас работать. У меня клеток мало. Я вообще, чуть живая. Так что мы не лежали в таких хороших реабилитационных центрах, где лечат. Не знаю, у нас, наверное, таких и нету. Только избиения. Только сидишь там на воде. У Ройзмана – это вообще кошмар. Тебя привозят, и ты одна там сидишь месяц в камере этой, пока вот это все проходит. Бьют тебя там, ни хрена не кормят.
Оксана: Нет, там дают чего-то. Кусок хлеба, луковица, чеснок и вода.
Интервью проведено в рамках исследования для проекта «Женщины, употребляющие наркотики в России: основные проблемы защиты здоровья и прав человека»
Материал с сайта http://rylkov-fond.org
.gif)
