Древние греки различали два вида войны: войну справедливую (например, битву за Отечество) и войну несправедливую (попросту грабеж или раздор). Соответственно, у них были разные и боги-покровители. Святой бранью ведала богиня мудрости дева Афина (недаром её изображали в полном боевом вооружении, со щитом-эгидой и копьем), а раздорами и грабежом ведал кровавый Арес.
Из того, однако, что греки видели у войны два разных лика, ещё совсем не следует, что они считали её благом. Однажды у спартанского царя Ликурга спросили: «Поскольку вы, лаконцы, лучшие в Элладе воины, то, наверное, предпочитаете войну миру?» «Нет, ответил Леонид, иначе мы бы предпочитали смерть жизни». И если таков был ответ прирожденного воина герояспартанца, то что говорить о других греках?.. Вот как, например, историк Фукидид, описывая раздор Пелопонесской войны, говорит о пагубных делах Арея: «Междоусобие царило, нападения были коварны, месть безумна; безрассудство считалось мужеством, осторожность трусостью, вдумчивость негодностью к делу. Кто был слабей умом, тот и брал верх, потому что быстрее действовал. Человек недовольный казался героем, а кто возражал ему подозрительным. Удачливый хитрец слыл умником, а разгадавший его хитрость ещё умней. Родство связывало меньше, чем товарищество: отцы убивали сыновей. Для умиротворения не было ни силы речей, ни страха клятв. Человеческая природа, привычная преступать законы, одолела их и с наслаждением вырвалась на волю, не сдерживая страсти, попирая право. Ведь людям нужны законы лишь для собственной защиты, а для нападения и мести не нужны»… Полагая войну безусловным злом, древние видели и то, что во время этого бедствия нередко проявляются лучшие человеческие качества мужество и мудрость.
«…Попробуйте представить обкуренного Ахиллеса, глупо хихикающего над телом Патрокла, или обдвиганного короля Артура, втыкающего за круглым столом…»
Поэтому смерть за Отечество в древности была не просто почётной, но прямо божественной. По сути павшие за Родину герои были для греков и римлян тем же, чем для Церкви христианской мученики. Как кровь мучеников была «семенем Церкви» Небесного Иерусалима, так и кровь павших за Отечество героев была семенем града языческого. Их кровь и дух зиждили город.
«Знаменитым людям могила вся земля, и о них гласят не только могильные надписи на родине, но и неписаная память в каждом человеке: память не столько о деле их, сколько о духе их», сказал Перикл в своей речи над погибшими афинскими воинами.
Но вот исполнилась полнота времён, наступило христианское время. Что же изменилось?
Христиане, хранящие в сердце своём заповедь Спасителя о любви к врагам, не могли с особенной остротой не прочувствовать всю губительность и более того греховность войны. Так, Иоанн Златоуст прямо указывал, что «войны постоянно произрастают от корня грехов». Возникает соблазн посчитать любое участие в войне неприемлемым для христианина. На этот вызов хорошо ответить словами святого равноапостольного Кирилла (того самого, что нашу славянскую азбуку изобрёл): «Христос, Бог наш, повелел нам молиться за обижающих нас и благоволить им; но Он же заповедал нам: нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих (Ин. 15: 13). Поэтому мы терпим обиды, которые причиняете каждому из нас отдельно, но в обществе защищаем друг друга и полагаем свою жизнь за братий наших, дабы враги увлекая их в плен, не пленили вместе с телами и души их, склоняя благочестивых к своим злым и богопротивным делам».
Так, безусловно осуждая войну, как грех, христианство выработало в то же время один из самых прекрасных идеалов в истории человечества идеал христолюбивого воина, полагающего душу свою за друзей своих. Св. Филарет так говорит об этом: «Бог любит добродушный мир, и Бог же благословляет праведную брань. Ибо с тех пор, как есть на земле немирные люди, мира нельзя иметь без помощи военной. Честный и благонадежный мир большею частью надобно завоевать. И для сохранения приобретенного мира надобно, чтобы сам победитель не позволял заржаветь своему оружию»; «война страшное дело для тех, которые предпринимают ее без нужды, без правды, с жаждою корысти или преобладания, превратившейся в жажду крови. На них лежит тяжкая ответственность за кровь и бедствия своих и чужих. Но война священное дело для тех, которые принимают ее по необходимости в защиту правды, веры, отечества».
Но вот на смену времени христианскому пришло время новое постхристианское. Христианство преодолено и отброшено.
Человеческая жизнь уже не вечная, но только лишь здешняя, земная мыслится абсолютной ценностью. Соответственно, любая война объявляется абсолютным злом уже без всяких оговорок. Военное сословие третируется и высмеивается (вспомним хотя бы «Швейка»). Знаменитая Горациева строка: «смерть за Отечество отрадна и славна» кажется уже молодежи полным идиотизмом. Надо, впрочем, заметить, что для таких нападок есть основания. Новое время заменило феодальное ополчение (рыцарскую конницу) продуманным механизмом регулярной армии. Солдат тут является лишь винтиком грандиозной машины убийства. В такой армии можно проявлять героизм, но нельзя быть героем в античном и средневековом смысле этого слова. Герой (греческий гражданин-воин, европейский рыцарь) всегда принципиально свободен, новоевропейский солдат всегда принципиально несвободен. При всём личном героизме последний всегда лишь винтик системы. Отсюда, кстати, и знаменитый армейский маразм ведь живая жизнь никогда не укладывается в рамки системы. Отсюда кстати и стремление ко все большей механизации армии. В идеале для армии-машины человек не нужен, более того, он даже помеха. Неудивительно, что войны становятся бесчеловечными и подлыми, как никогда ранее. Ведь что ни говори, читатель, а травить людей газом и бросать на города атомные бомбы подло. Возвращаясь к нашим первоначальным экскурсам в античность, можем образно сказать, что стремясь изгнать из мира войну, люди изгнали Афину, но не Ареса.
И вот тут мы наконец подходим к теме наркомании.
Естественно, что человек служащий в такой армиимашине будет искать забытья. Опять же, понятно, что формы забытья могут быть самыми разными: от бутылки до религии. И если имеют место «благоприятные» условия (по месту и времени), как это было во время вьетнамской и афганской войн, то преобладающей формой забытья становятся наркотики. Учитывая всё вышеизложенное, я бы не стал жёстко связывать наркоманию с войной. Нельзя утверждать, что война вообще неизбежно порождает всплеск наркомании (как это было после Афгана в СССР или после Вьетнама в Америке). Тут нет прямой зависимости. При этом, всплески наркомании, о которых мы говорим, являются специфической чертой нового времени, невозможной в иную эпоху.
Лишь новоевропейское сознание, с его исторически уникальным, отношением к войне (как это, надеюсь, хотя бы отчасти удалось показать нам выше) и соответственно уникальной же организацией армии, могло породить столь уродливый феномен, как массовая наркомания среди солдат. В самом деле, читатель, я уверен – вы легко представите удолбаного американского солдата во Вьетнаме, который палит куда попало из автомата. Но попробуйте представить обкуренного Ахилесса, глупо хихикающего над телом Патрокла, или обдвиганого короля Артура, втыкающего за круглым столом. Сложновато? Так отож.
Дмитрий Гламазда
.gif)
