О ТРЕЗВОСТИ

Значение слова «трезвость» сейчас сужено до «непьющий».
Кажется, что в своей одномерности это слово не несёт за со- бой никакой тайны. Но так ли это? Вопрос не праздный, ибо по существу речь идёт о следующем: так ли скучна и одномерна трезвость, как и само слово, в его нынешнем употреблении?

Чтобы ответить на этот вопрос обратимся к происхождению слова «трезвость», его родословию, узнаем, что под трезвостью понимали наши предки. Ведь все эти значения, всё это родословие, так или иначе присутствует в слове (а значит, и в деле), хоть в данный момент, вследствие выхолощенности словоупотребления, и может оставаться неявным.
Обычно считают, что слово это пришло к нам из церковнославянского (фактически солунского диалекта староболгарского языка), где значило прежде всего умеренность и бдительносность. В том числе, и умеренность в питии. При этом, надо помнить, какое значение древние придавали чувству меры. Для них это была не просто посредственность, не что арифметически среднее, но золотая середина. Аристотель говорил, что добродетель – есть середина между двумя пороками, например, храбрость – есть середина между безрассудной дерзостью и трусостью, щедрость – середина между расточительностью и скупостью. В этом смысле слово «трезвый» употребляется и в Священном Писании, церковнославянский перевод которого и определил значение слова «трезвость» на столетия . В этом высоком смысле «золотой середины», предпосылки бдительности, слово «трезвость» неоднократно упоминается, например, и в апостольских посланиях. Так у Святого Апостола Павла в I послании к Коринфянам читаем: «Не обманывайтесь: худые сообщества развращают добрые нравы. Отрезвитесь, как должно, и не грешите; ибо, к стыду вашему скажу, некоторые из вас не знают Бога». Или (из послания к Титу): «Ты же говори то, что сообразно с здравым учением: чтобы старцы были бдительны (в церковнославянском переводе – трезвенны), степенны, целомудренны, здравы в вере, в любви, в терпении.
При этом, заметим, что церковнославянский язык, оставаясь живой традицией, во многом определял оттенки словоупотребления, вплоть до начала XIX века. Так, в полном церковнославянском словаре, издан- ном в конце XIX в., магистром богословия Григорием Дьяченко читаем:
«Трезвение = трезвость или бодрствование. Трезвенник = трезвый, бодрственный. Трезвенный = воздержный…». Комментируя вышепри- ведённые слова из послания Павла к Титу, Дьяченко пишет: «…Несомненно, апостол Павел говорит здесь о душевной трезвости, о таком состоянии духа старца, когда он недоступен увлечениям…»

Трезвлюся = соблюдаю трезвость, умеренность; бодрствую. Трезв(ен)ый = трезвый, здравомыслящий».
В аскетической практике трезвенность есть избавление от страстей, достижение той «золотой середины», о которой мы упоминали. При этом страсть понималась, скорее, как нечто пассивно переживаемое. «Зло есть страсть вещи» – писал один из величайших христианских подвижников Святой Антоний Великий. В том же смысле можно сказать, на- пример, что ржавчина – страсть железа. Эта борьба со страстями не означала, однако, полного отказа от спиртного. Более того, монахам даже полагалась известная мера вина; так, согласно Лествице, монах – отшельник должен был получать около 350 граммов вина в сутки.
Все эти религиозные моменты, повторимся, не могли не войти в обыденное словоупотребление, хотя, по мере секуляризации (обмирщения) общества, собственно, религиозные значения слова постепенно утрачиваются. Остаётся, однако, связь слова «трезвый» с понятием меры.
Так в словаре Даля: «Трезвый, трезвенный, тверёзый, чистый, непьяный, нехмельной; вообще воздержанный в напитках, непьющий и неупивающийся. Трезвая голова, рассудительная, не мечтатель»…

Интересно, что ещё в 70-е годы прошлого века, в советском журнале «Трезвость и культура» слово «трезвость» употреблялось в значении «умеренно пьющий».
Как видим, слово «трезвость» не значило чего-то сугубо отрицательного, как сейчас, но возводило к чувству меры – добродетели, в основе, религиозной. Стяжать такую трезвость гораздо сложнее, чем просто бросить пить, с христианской точки зрения, тут не обойтись без благодатной по- мощи свыше. Такая трезвость достигается многими трудами и потами.
Тут не просто голое воздержание, но восхождение к Божеству. Впрочем, и современный трезвенник, мне кажется, более или менее чувствует, что за трезвостью стоит нечто большее, чем отказ от вина. Алкоголик, воздерживаясь от спиртного, в глубине знает, что получит в результате своего воздержания нечто большее, чем голую трезвость.
Понятно, что такое полное воздержание само по себе не является благом. Так костыль для хромого, безусловно, благо, но сам по себе, он, конечно, благом не является. Так и здесь: что костыль для хромого, то воздержание (трезвость в современном смысле) для алкоголика/наркомана. Но и как костыль для хромого, так и воздержание для алкоголика/ наркомана, они нужны им, чтобы куда-то дойти, достигнуть чего-то. В этом смысле и костыль, и трезвость – лишь печальная необходимость.
Однако, как мы показали выше, трезвость (и слово, и образ жизни) не сводится к печальной необходимости.

При этом монахи прекрасно знали о том, что мы называем алкоголизмом, но определяли сие иначе: греховный навык пьянства. Навык, заметим, в аскетическом понимании, вещь отнюдь не пустая. «Бойся навыка хуже беса» – говорили подвижники. Чтобы понять силу этих слов, следует учитывать, что вся жизнь инока была борьбой с бесами, для чего ему и необходима был трезвенность (бдительность).

Дмитрий Гламазда