Несколько раз в месяц поэт Александр Дельфинов выходит на улицы Москвы, чтобы помочь городским наркоманам, — консультирует, предлагает заживляющую мазь, чистые шприцы и бесплатные советы. За это его ненавидят все, от наркополицейских до комментаторов в фейсбуке, и даже сами наркоманы смотрят с подозрением. Дельфинов описал свой типичный вечер и попытался сформулировать, зачем ему это нужно…
Вечереет. Минус четырнадцать. Спешу на автобус, за спиной рюкзак с мазями и бинтами, в руке неудобный пакет с 20-кубовыми «баянами»: болтается, бьет углом по ноге. Сегодня у меня выход на уличную работу в рамках проекта «Снижение вреда — Москва» Фонда имени Андрея Рылькова.
Заграничные коллеги называют это outreach — информационно-разъяснительная работа. На Западе, в той же Германии, где я долго прожил, это рутинная, для всех понятная, привычная деятельность. Активисты-соцработники парами или небольшими группами ходят по тем местам, где собираются потребители наркотиков (торчки, наркоманы, джанки), и вступают с ними в доброжелательное общение, вовлекая в процесс «ресоциализации». Впрочем, есть и другое значение слова outreach — «пропаганда». Наверное, именно прочитав такое объяснение в словаре, чиновники из московского отделения ФСКН потребовали заблокировать сайт rylkov-fond.ru. Что и было сделано 3 февраля — без суда и следствия. И поделом! Как написал аноним на одном из форумов, «они же общечеловеки, наркотики пропагандируют — пусть скажут спасибо, что их не посадили».
А я сажусь в автобус, трясусь, как ободранный гусь. Звонит Макс — координатор уличного проекта. Макс ждет меня у выхода из станции метро, даже название которой я вам, пожалуй, не скажу: у нас ведь сейчас любое слово могут посчитать пропагандой наркотиков. Наркоман — он ведь животное, а барыга — людоед; так сейчас, кажется, говорят. Правда, мои друзья так не считают. Они работают с реальными наркоманами на реальных улицах и предпочитают оценивать дело трезво. Наркопотребители — люди, даже если они кому-то очень не нравятся. И наркоторговцы — люди, пусть преступники. Тем более что большинство «барыг», проходящих по уголовным делам, — это те же наркопотребители, пойманные с парой граммов героина. Вот, например, дело Евгения Конышева, уже 9 месяцев ожидающего суда в Екатеринбурге. Год назад НТВ попросило у Фонда им. Рылькова помочь найти наркомана, побывавшего в «реабилитационном» центре у знаменитого Ройзмана и готового рассказать, что там на самом деле происходит. Конышев согласился приехать в Москву, выступить в программе. Рассказал об избиениях, унижениях. Там же в студии присутствовали ройзмановцы, еще во время съемки пригрозившие, что разберутся с критиком. Через несколько месяцев друг Евгения под давлением согласился поучаствовать в так называемой контрольной закупке, а по сути — в провокации: упросил Конышева купить для него героин и выдал ему меченые две тысячи рублей. Правда, купить ничего не получилось, и на место условной встречи Конышев пришел, что называется, пустой. Тогда ему просто подбросили наркотик — даже не наркотик, потому что экспертизы тоже как таковой не было, а 2,72 грамма неустановленного вещества. «Так будет справедливо», — сказал один из ройзмановцев. Дело шито белыми нитками: свидетели путаются в показаниях, понятые — это те же люди, что задержали Конышева, к тому же они не сотрудники полиции, а самый главный свидетель — тот самый человек, что подставил Евгения, — отказался от своих показаний в суде. И вот теперь Конышеву грозит до 10 лет, столько, сколько чуть было не получила Таисия Осипова из Смоленска, тоже страшная героиноторговка. Сколько таких наркодел лепится и шьется по всей стране — страшно даже думать.
На общих сборах волонтеров решаются технические вопросы
и принципиально запрещен алкоголь, только чай с бутербродами.
Александр Дельфинов — слева в нижнем ряду, Макс, координатор уличных волонтеров, — в центре
Автобус останавливается. Выскакиваю на мороз, спешу мимо маленького базарчика к мерзнущему Максу. «Ну как? — спрашиваю. — Есть нарки сегодня?» Макс — опытный аутричер, мастер первичного контакта. Это непростая работа: подойти к незнакомому человеку и с первой попытки, двумя-тремя словами объяснить, кто мы и чем занимаемся, и вообще всю философию изложить. «Эй, брат, мы из благотворительного фонда по профилактике ВИЧ и гепатита, раздаем медицинские материалы бесплатно, тебе ничего не надо?» — «Баяны есть?» — недоверчивый взгляд по сторонам, лицо испуганное. «Тебе какие?» — «Дай десяток и двадцаток (10 мл, 20 мл). А против воспаления у вас есть что-нибудь?» — «Есть волшебная мазь!» Макс отходит в сторону вместе с новым клиентом. Может, получится краткий разговор, обмен координатами. Может, этот парень позвонит послезавтра.
Может, через месяц или через полгода он вернется в общество
из той теневой жизни, куда его выдавила
коллективная наркофобия и репрессивное законодательство.
А может, ничего этого не будет,
и он просто растворится среди толпы.
Смысл такой уличной работы не для всех очевиден. Я прожил в Берлине 10 лет, там проходил стажировку в контактно-консультационном центре для наркозависимых. Это такое место, куда героинозависимый человек может прийти, посидеть, пообщаться с психологом или неформальным соцработником вроде меня. С полицией особая договоренность — ни в самом центре, ни поблизости от него сотрудники органов не появляются. Полиция в Германии давно прекратила репрессии против наркопотребителей: проблему общественной безопасности это не решает, а наживаться за счет несчастных наркоманов тамошние менты привычки не имеют, да и плана по раскрытию преступлений у них никакого нет. Я наблюдал, как работают программы игл и шприцев, как в тех местах, где на улицах скапливались потребители опиатов, были установлены автоматы по выдаче баянов. Немецкие аутричеры ходили в народ, объясняли, как надо себя вести, чтобы не заразиться ВИЧ, как получить лечение от гепатита. У нас надо еще объяснять и про туберкулез, но эпидемии туберкулеза, подобной той, что разразилась в России после 2007 года, в Германии не видели с середины прошлого века. Каков результат? Уличная героиновая наркомания в Германии исчезла. Есть другие проблемы, с другими наркотиками. Но ВИЧ в Германии не распространяется, от передозов люди не мрут. У нас свой, особый путь во мраке и холоде.
«Только что получил СМС, — говорит Макс. — Вчера здесь вроде приняли кого-то на контрольной закупке, наверное, сегодня нарков не будет». Тут самое время спросить: как вы можете спокойно общаться с грязными наркоманами, да еще смотреть, как нарушается закон?! Не поверите, большинство наркоманов внешне выглядят вполне прилично. Особенно если не долдонить им в уши бессмысленное «Брось-торчать-брось-торчать!», а предложить спокойный, уважительный разговор и, что важнее, поддержку: медицинскую консультацию, упаковку гематогена, экспресс-тест на ВИЧ. Что касается нарушения закона, признаюсь, когда однажды я наблюдал за ларьком, фактически средь бела дня торгующим наркотиками, у меня мелькнула мысль, не позвонить ли в ФСКН. Беда в том, что даже если Госнаркоконтроль наведет шороху, толку от этого не будет: маковыми семечками вскоре начнут торговать в другом конце города, и нам снова придется по знакомым собирать информацию, где это происходит, чтобы ехать туда, топтаться на морозе, охотиться на нарков.
Десять лет назад все было иначе. Тогда московский проект «Снижение вреда» базировался в центре, финансировался «Врачами без границ», волонтеры получали какие-никакие гонорары, а раз в день в уютном офисе был бесплатный обед. Была создана структура федерального уровня, казалось, что и наша страна выворачивает на путь разумной наркополитики. Но безграничные врачи ушли за границу. На протяжении нескольких лет подобные проекты финансировались Глобальным фондом по борьбе со СПИДом, туберкулезом и малярией, их в нашей стране было около 70. Два года назад российское правительство от денег фонда отказалось, заявив, что программы профилактики ВИЧ среди самых уязвимых групп населения будут финансироваться из госбюджета. А потом передумало и решило госбюджет на это не тратить вовсе. Чужих денег нам не надо, а своих — нет.
Саша и Марина, муж и жена, — героиновые наркоманы с многолетним стажем.
Они познакомились уже будучи наркозависимыми.
В ближайшее время Марина собирается лечь в больницу
После этого на всю Россию осталось не больше десятка проектов. У нас на всю Москву — десять с половиной человек. Фонд им. Рылькова получает целевые гранты на свои проекты — что-то от OSI (да-да, это организация Джорджа Сороса, креститесь, люди православные!), что-то от других международных фондов. Я получаю гонорар за каждый уличный выход — тысячу рублей за несколько часов работы. Четыре тысячи рублей в месяц (чаще выходить не получается). Бешеные деньги. Есть у проекта и волонтеры — они выходят вообще без денег, за идею.
А какая у нас идея?
Я хочу сделать лучше жизнь в своей стране —
у меня идея простая, как веслом по морде.
Видел, как это сделали люди в Европе, — хочу так же.
У меня нет страха перед наркоманом — я двадцать лет в теме, перевидал их больше, чем некоторые из вас, дорогие читатели, коллег по работе поменяли. «Дельфин сумасшедший, — говорят про меня, — да он сам как наркоман!»
При этом потенциальных клиентов у проекта «СВ — Москва» — тысячи. Тьмы и тьмы. Сил хватает только на то, чтобы почти каждый день хотя бы в одно место вышел хоть кто-то. Проект работает по семи точкам в столице, в основном это аптеки, где наркам отпускают определенные медикаменты без рецепта. Я уже час мерзну вместе с Максом у метро. Нарков сегодня нет. Похоже, пора валить. Идем в дешевую тошниловку напротив метро выпить чаю, скушать бублик. Макс медленно рассказывает, почему он всем этим занимается. «Потому что ничего другого не умею. Я пятнадцать лет торчал, потом вступил в Группу анонимных наркоманов, в этом году отпраздновал третий год чистоты. Я с этими нарками идентифицируюсь, понимаешь? Я с ними на одном языке говорю. И чувствую себя хорошо, когда помогаю им». Звонит «наркофон» — это специальный мобильник, номер которого на визитке проекта, мы раздаем ее вместе с баянами и бинтами. Звонит Дина, ей 27 лет, торчит три года. Макс объясняет, как лечь в 19-ю наркологическую больницу в Москве, потому что там хорошая реабилитация. «Надо только, — говорит, — продержаться 28 дней в отделении. Мы поддержим, будем навещать, но это тяжело, учти. Особенно на третьей неделе. Я сам сколько раз срывался… Лекарства уже не действуют, тоскливо, ходишь там, как зверь в клетке. Но если продержишься, потом бесплатная реабилитация на месяц, она хорошая в девятнашке».
Каждый месяц одного-двух клиентов проект «Снижение вреда» определяет в клинику. В Москве таких, которые работают более-менее по-человечески, — две штуки. Для социального сопровождения в проекте есть «кейс-менеджер» — человек, в каждом конкретном случае помогающий устроить очередного бесправного нарка без страховки и паспорта в похожую на тюрьму «наркологичку». Куда не будут пускать посетителей, не разрешат передавать ни газет, ни журналов и, чуть что не так, выгонят на мороз. Подчеркиваю — речь о «хороших» больницах, в плохие лучше и не соваться. Один наш клиент сдался в наркологию, так его просто привязали за руки, за ноги к кровати —переламывайся, гад! Несколько дней он крутился на этой пыточной койке, так что веревки прорезали ему мясо на конечностях до костей. Потом еще два месяца залечивал увечья. В принципе, готовое дело для суда, но какой суд будет защищать наркомана? Кому они нужны? Ведь даже приличные, интеллигентные люди зачастую говорят: «Наркоман — человек конченый». (А думают про себя: «Да это не люди — демоны, черти, звери!»)
Всего в Фонде имени Андрея Рылькова работает около десяти человек — и это на всю Москву
Недавно был случай с Надей. Она торчала, и она забеременела. В России акушеры в таких случаях дружно скажут: делай аборт, бросай торчать, потом заводи ребенка. И многие из вас, уверен, подумают: правильно говорят акушеры! Но это не так. Официальная рекомендация ВОЗ в таком случае — заместительная терапия, например метадоном (запрещенный у нас препарат), постоянное наблюдение у врачей, после родов постепенное снятие с зависимости. Оказывается, современная медицина способна в таких случаях обеспечить рождение здорового ребенка! Везде, но только не в России. Оказывается, — о ужас, что я сейчас скажу! — чистый героин менее вреден для плода, чем никотин и алкоголь! Ну ладно, это другая история. Короче, Надя пришла к нам. Мы сначала собрали денег для консультации у крутого акушера, имевшего, как нам сказали, опыт по работе с наркозависимыми. Увы, опыт свелся к тому, что этот человек просто был способен разговаривать с наркоманом по-человечески, а не орать на него, как это обычно происходит. Но предложил он все то же: аборт, бросай торчать. Как будто Надя так вот запросто: раз — и аборт, два — и не торчит, три — и забеременела! В общем, после долгих разборок мои друзья сумели отправить девушку в один украинский город, в платную клинику, где есть заместительная метадоновая терапия. Страшное слово — «метадон»! Пресс-секретарь московского отделения ФСКН прямым текстом сказала, что если с сайта «рыльковцев» будут убраны научные статьи про заместительную терапию («Это же пропаганда наркотиков!»), то сайт «снова включат».
Макс высыпает в чай три пакетика с сахаром — «чтобы мозг работал лучше». Я размышляю о том, удалось ли фотографу «Большого города» отснять ребят на точке у желдорстанции, сегодня там выход у нашего медицинского советника Паши, там нас хорошо знают, и есть шанс, что кто-то из клиентов согласится сняться для журнала. Так, чтобы не было видно лица. Чтобы родственники не узнали случайно или менты, а то поймают, изобьют, посадят. «Макс, а у проекта были проблемы с ментами?» — «На одной точке работников наших приняли, сказали, еще раз появитесь здесь, сами с наркотой сядете! Мы туда больше не ходим». Вопрос о взаимоотношении с ментами непростой. Есть нормальные люди в правоохранительных органах, честные участковые, разумные оперативники — с ними бы сотрудничать хотелось, но это сложно: они на контакт идут плохо. Чаще всего сотрудников полиции люди очень боятся — они могут избить, подкинуть наркотики. Я знаю, о чем говорю: меня самого как-то раз полночи метелили оперативники, взяв ни за что, для веселухи — не понравился я им. «Ты же колешься, сука! — кричал мне разящий перегаром лейтенант. — Я же вижу, что колешься! Говори, у кого наркотики покупаешь, а не то посадим тебя в пресс-хату, знаешь, что там с тобой сделают?» Было это двадцать лет назад, но с тех пор дела у нас стали только хуже. Общая ситуация в стране — это медиаистерия на тему наркотиков.
Официально все это наше «Снижение вреда» считается
занесенной с Запада заразой для расчленения России
и изведения на корню ее населения.
Тем, кто остался работать в проекте, не так много надо — чтобы было свое помещение, чтобы люди могли спокойно приходить и ничего не бояться. «Или хотя бы микроавтобус, — говорит Макс. — Вот мы встали у тротуара, кому надо, к нам идут, в тепло». Я работал в таком помещении в Берлине. Но Берлин далеко, а может, и нет никакого Берлина. Десять лет назад в Питере у тамошнего проекта «Снижение вреда» был такой автобус, только его сожгли то ли бандиты, то ли менты — мешал и тем, и другим. Правда, сейчас в Северной столице работает новый «наркобус», но непонятно, надолго ли.
А в Москве я допиваю чай. Завтра у Макса следующий выход вместе с коллегой Арсением — разведка новой точки на окраине. А я буду сидеть дома, в тепле, и строчить эту заметку.
Источник: bg.ru
Текст: Александр Дельфинов
Фотографии: Игорь Старков
.gif)
