Министерство здравоохранения никогда ничего не делает среди наркопотребителей. Не знаю почему. Мне кажется, брезгует. Уже много лет эту работу ведут исключительно некоммерческие организации — проекты “снижения вреда”, которые не могут спокойно смотреть, как люди умирают, не дожив до 30 лет…
Последние годы такая профилактика финансировалась из средств Глобального фонда по борьбе с ВИЧ, туберкулезом и малярией. В прошлом году Глобальный фонд из России ушел. Закрылось 42 проекта “снижения вреда”. В ближайшие два года прекратят работу еще 55. Минздрав пообещал поддержать все проекты по профилактике среди наркозависимых, но в последний момент отказался. Работа остановилась. Но люди остались.
Это — азбука: через шприц может передаваться ВИЧ. Если заниматься профилактикой среди наркопотребителей, то ВИЧ через шприц не передается. Это тоже азбука…
Наркопотребитель сдает на обмен шприцы, которые он использовал за один день
Регионы косит наркотик, который в разы страшнее героина
С Аней Дубровской мы познакомились в конце лета.
— Приезжай к нам в Уфу, — мрачно сказала она. — Посмотришь, как люди без денег работают.
Она рассказала, что их организация “ГолосАнтиСПИД” на грант Глобального фонда по борьбе с ВИЧ, туберкулезом и малярией год работала с дезаморфинщиками (или “крокодильщиками”) — людьми, сидящими на распространенных сейчас аптечных препаратах. Работали они мощно — охватили 36 квартирных притонов, на которых готовился “крокодил” (это около 400 человек), обменивали там инфицированные шприцы, договаривались с врачами, устраивали людей в больницы. Они спасали жизни. И вот в августе финансирование кончилось.
— И что вы теперь будете делать? — спросила я. — Продолжите?
— Ну да, — согласилась Анна. — Что еще делать-то?
…Прошло три месяца. На своей машине, не получая зарплаты, бывший уже сотрудник “ГолосАнтиСПИД” Катя везет меня по вечерней Уфе на притон. Она говорит, что в городе уже почти никто не колется героином, все перешли на “крокодил”.
— А проект — да, кончился, — говорит Катя. — Но объяснить это людям, которым мы раньше помогали, я не могу. Мне до сих пор звонят, когда надо вызвать “скорую”, найти врача, довезти человека до инфекциониста или нарколога. Мы едем туда на своем транспорте. Я не могу сказать: “Извините, нам больше не платят бабло”. Просто еду…
Вот и сейчас Катя везет меня к мужчине, употребляющему “крокодил” — это препарат, который готовят из кодеиносодержащих таблеток от кашля. Он очень токсичен и вызывает постепенное омертвение органов и воспаления. У этого человека загноился локтевой сустав, гной в больнице откачали, но парня быстро отправили домой. Сейчас у него температура 39. Катя говорит, что “скорая” развернется, только увидев его. Ее задача — добиться от врачей помощи.
…Квартира встречает нас сильным запахом то ли сгоревшей проводки, то ли перегретой розетки. Для притона в квартире слишком много взрослых: мама, мамины подруги. Нас с Катей ведут в большую комнату. Она полупустая, на полу — налет пыли. Из мебели диванчик, работающий телевизор и кресло-качалка. На диванчике — две щуплые девушки, как мне показалось, подростки. А в качалке — я даже не знаю, получится ли описать, — очень больной человек.
Тоненькие руки и ноги потерялись в черном тренировочном костюме. Опухшие губы, широко открытые глаза и горько наморщенный лоб придают ему вид изумленного ребенка. Это Костя, ему 38. Примерно раз в минуту он наклоняется, кресло делает движение вперед, и мама за плечи возвращает Костю в исходное положение. Это единственное, что он может сделать, — шевельнуть свое кресло.
Костя уже не разговаривает и сам не ходит. “Крокодил” откусывает функции человека одну за другой. Вчера он не узнал Катю, хотя они знакомы сто лет.
В кресле сидят Костина сестра Вера и его бывшая девушка Женя. У Веры то же выражение на лице и опухший рот, как у брата. Да и Женя… “Обе “крокодильщицы”, — говорит Катя.
Подруги матери молчат, сложив руки на животе. Мама ведет бесконечный монолог: “За что такие дети, у всех нормальные, мои как зомби, я же с ними ночи не спала в больнице”. Вечная надежда матери достучаться. Она не понимает, что это давно не в ее силах. Но надо же вести воспитательную работу — в доме чужие… У Жени и Веры очень часто звонят мобильные. Они слушают, но сами почти не говорят.
— Вот! — восклицает мать, крупная гневная женщина. — Ночью засну — тут шалман и начнется.
Вера с Женей апатично молчат. Ну да, начнется. Это мама еще сегодня на работу не пошла. Я вижу в оттопыренном кармане кофты Веры шприц. Что называется, в чем стояла, в том пошла.
Катя вызывает “скорую”. Мама говорит, что хирург велел делать Косте перевязки. А как самой, там же трубка? Но медсестра будет приходить только за 300 рублей.
Катя говорит Косте, что ему надо поехать в больницу, а Вере — на реабилитацию. Костю на реабилитацию сейчас не возьмут — он реально плох, у него запущенный ВИЧ. Костя слабо приоткрывает рот: “А…” То есть — да, он поедет. Наконец приезжает “скорая”. Поначалу врач не понимает специфики и спрашивает, не жертва ли Костя катастрофы. А вот медсестра кидает всего один взгляд и говорит:
— Бесплатно не повезем. Оплатите машину — 300 рублей.
Мама говорит, что Костя болеет две недели — температура, воспаление сустава, гной. А потом режет сплеча: “Он наркоман”.
— Наркоман?! И Б20? (То есть ВИЧ-положительный на языке медиков. Авт.) — встревоженно переспрашивает врач. Он звонит в поликлинику, там говорят, что такого больного вести не надо. И врача с медсестрой тут же начинает сносить в сторону двери. Они не только не увозят пациента-доходягу, но даже отказываются его перевязать. Мы с Катей по очереди достаем удостоверения — она от “Голоса”, я — прессы. Врач сдает позиции, пытается оправдаться, и в конце концов нам удается уговорить его сменить больному повязку! Он достает из кармана перчатки и с непосредственностью спрашивает, нет ли у нас бинтов и стерильных салфеток. Потому что у врачей “скорой” нет с собой ничего.
Врач перевязывает локоть, касаясь руки кончиками пальцев, я держу кювету у Кости под рукой. Медсестра стоит в углу и даже не подходит мне помочь.
— Никто не виноват, — пожимает она плечами, миролюбиво кивая нам на прощание. — Время такое.
Она имеет в виду, что клятву Гиппократа сегодня никто не принимает всерьез.
Врачи уходят. Мы тоже идем к выходу. Наша победа состоит в том, что врач обещал убедить прийти к Косте терапевта. Очень жаль мать, мы с Катей просим ее сходить на группы самопомощи для родственников наркозависимых “Нар-Анон”. Вера, явно приволакивая ноги, провожает нас до двери. Ей всего 31. “Ты понимаешь, что он умирает?!” — спрашивает одна из женщин, закрывая за нами дверь. Голоса затихают.
Для меня драма закончена. А вот Катя сюда вернется: надо вызвать из СПИД-Центра медсестру проверить Костин иммунный статус, договориться и положить его в хирургию, потом — в наркологию. И Вера. И мама. И Женя…
Черт. В свое свободное время, на своей машине. Но как их там оставить? Они надеются…
Сотрудники снижения вреда готовы оказать наркопотребителям
любую медицинскую помощь.В отличие от врачей “скорой”…
* * *
Наша вишневая машинка покрылась льдом. Катя прогревает ее и сама прыгает, чтобы согреться.
— Костя год назад сдал анализ, ему в лоб сказали: “У тебя ВИЧ”. И он больше туда не ходил. В каком он состоянии сейчас — неизвестно. У Жени тоже ВИЧ. Сейчас ночью к ним придет толпа “варить”. Представляешь — какое там инфицирование идет? Веером! Они колются дома, в подъезде, на лавочке. Мы, когда им шприцы меняли, мешками их выносили. “Крокодильщикам” шприцев надо в 5—6 раз больше, чем героиновым. Каждый месяц новые случаи ВИЧ выявляли…
Мы садимся в машину, Катя говорит:
— Как тебе запах в квартире? Это от “крокодила”. Варят банками и кастрюлями, запах не выветривается вообще. Когда в квартире притон — там “вечный огонь”. “Крокодильщик” все время занят. Это постоянный процесс. Героинщику надо уколоться два раза в день.
“Крокодильщику” — от 2 до 15. Если, допустим, там девушка забеременеет, ей выйти из этого круга невозможно. Одну из девчонок наши ребята из притона долго вытаскивали, она на позднем сроке уже была. В наркологию ее не взяли — беременных не берут. На аборт — поздно и дорого. Мы ее потом потеряли из вида. Что с ребенком, родился ли он — никто не знает…
Катя везет меня по городу и рассказывает о людях, которых она встречает на таких квартирах каждый день, про их болезни, смерти, мучения, про то, как летом они брали на выезды медсестру обрабатывать гнойные раны и сопровождать людей к хирургу — для ампутации… Не жизнь, а агония, судорога. Невозможно подумать, что из такого состояния можно вернуться.
А ведь можно. Потому что человек сильнее крокодила.
Катя — Анонимная, ходит на группы самопомощи Анонимных Наркоманов. Сейчас у нее ребенок, она не курит, не пьет, вегетарианка. Но она была такая же. И эти люди, про которых она рассказывает, — ее знакомые, друзья детства, с которыми они вместе торчали. Катя жила в подъезде, и родная мама не хотела ей даже выносить еду на лестницу. Она знает этих людей по 10 лет. И возможно, Катя единственная на всем свете, кто помнит их веселыми и здоровыми. И она борется за них. Она рассказывает о том, как кто-то перестал употреблять, родил девочку, стал лечить ВИЧ.
Недавно Катин правильный парень попросил “временный перерыв” — он узнал, что она была наркозависимая. Я спросила: “А то, что ты жизни спасаешь, он не узнал?”
* * *
Я снова в машине, теперь с Аней Дубровской. По дороге на глаза все время попадаются сияющие вывески “ДАРЫУХАНА”.
— А что это за Ухан такой щедрый?
— А? Дарыухана? Аптечные товары по-башкирски.
Аптеки. В Уфе их очень много. Чтобы приготовить “крокодил”, надо достать таблетки от кашля, йод, бензин, соляную кислоту. Аптекари видят, кому продают. Тем не менее продают, и Башкирия, как и многие другие регионы, сидит на “крокодиле” уже третий год.
— Когда проект работал, мы объезжали по четыре притона в день, — говорит Анна. — Едешь и везде видишь смерти, гниющие тела. Каждый день говорят — этот умер, этот. Вот ты планировала приехать, мы договорились с хозяином одного притона. Вчера сказали — умер…
Это очень закрытая группа: “крокодильщики” почти не выходят из дома. А мы смогли наладить с ними контакты. Приезжали прямо на квартиры с экспресс-тестами на ВИЧ — тут же можно было узнать результат. А так бы они никогда до лаборатории не дошли. У нас были “доверенные” врачи — хороший, понимающий нарколог, гинеколог. Если кто передвигаться не мог, мы сами в больницу отвозили. Добились, чтобы наших клиентов принимали в специальные дни без очереди. А еще у нас был очень сильный проект с секс-работницами — трассовичками, агентствами, МСМ (“мужчины, имеющие секс с мужчинами”. — Авт.). Да что там…
Аня берет с заднего сиденья пачку бумаг и кидает мне на колени. Это отчет по работе с СР (секс-работницами или, по-народному, проститутками). За год они охватили работой 381 (!) женщину. Девушки были как из “досуговых агентств”, так и “уличные”, употребляющие наркотики, без жилья и документов. Из отчета: “Поскольку график выездов отлажен, девушки готовят к нашему приезду целые пакеты грязных шприцев, не боясь милиции. Они перестали выкидывать их в подъездах и в местах употребления, складируют в тайниках и ждут нашего приезда”.
Сутенеры сами звонили по телефону и договаривались еженедельно привозить своих работниц, чтобы они могли протестироваться на ВИЧ и сифилис, попасть к гинекологу и психологу, взять презервативы…
— Когда финансирование кончилось, я долго переживала, злилась, были нормальные человеческие реакции, — говорит Анна. — Конечно, все нашли себе другую работу. Но организация — это мой ребенок. Я не могу ее бросить. Я знаю, что без наших выездов люди начнут быстрее умирать. Мы не работаем уже три месяца, а они звонят. Им больше и обратиться-то не к кому…
Девушки, сейчас стоящие на улицах Уфы, — последние героинщицы.
— “Крокодильщицы” не выходят на улицу в принципе, — говорит Анна. — Только за бензином и в аптеку. “Крокодил” держит полтора-два часа. И надо колоть по новой. Это процесс бесконечный.
— А зачем он нужен? Не наркотик, а безумие какое-то.
— Доза героина — 1200 рублей. А дозняки у всех огромные, денег взять неоткуда. Поэтому на героине сейчас 15 человек из 100. А “крокодил” обходится рублей в 350. На него переходят, когда ломает без героина. Никто не собирается на нем торчать! Люди прекрасно видят, что это такое. Говорят: “Я только один раз”. И все… Человека, употребляющего “крокодил”, невозможно вытащить на реабилитацию: он и хочет, но не может отойти, его накроет через полтора часа. А ломка страшная, как на дозе 5—7 граммов героина. Неуемная боль, да еще гниющие раны и внутренние органы, тяжелый запах. У них ремиссии не бывает. “Крокодильщики” после полутора-двух лет не выздоравливают. …Ты думаешь, они не понимают, что делают?
Героинщики — в своем роде оптимисты, они рассчитывают, что когда-нибудь завяжут. “Крокодил” — это все. На “крокодиле” люди начинают плакать, если спросить их о будущем.
…Мы приезжаем к Ольге. Они с Аней вместе учились в школе. Аня рассказывает про обычную девчонку, которая и образование получила, и в милиции работала, но вот — съехала на “крокодил”. В квартире стоит запах старости и грязи. Ольга очень болеет, еле говорит. Красивое, искаженное от физической боли лицо. У нее температура уже за 39, абсцесс, но вроде врач был.
Я сижу, страдаю, потому что не знаю, о чем с ней говорить, потому что запах и тоска в квартире и никакой человек не должен так жить. А Аня смотрит на Ольгу с нежностью, заботливо расспрашивает. Потому что для нее Оля осталась прежней. Такой, какой я ее никогда не увижу.
И может быть, она вернется. Потому что завтра к ней приедет Аня.
…Мы едем обратно, мне скоро улетать, а Ане надо навестить еще пару человек. В темнеющем городе ярко зажигаются вывески с дарами ухана. Аня ведет машину и рассказывает, рассказывает о своих умирающих сверстниках, о равнодушных врачах “скорой”, о том, что в наркологию не берут с 4-й стадией ВИЧ, а она у каждого второго клиента. И о том, что она не знает никого из “крокодильщиков”, кто бы принимал терапию против ВИЧ. И что “в употреблении” их не берет ни одна больница, и нужны личные связи, чтобы пристроить человека. Она говорит о том, что нужно отдельное учреждение, которое бы брало наркозависимых в любом состоянии. Если нам, конечно, нужны эти люди… Но кроме Ани и Кати они, кажется, никому не нужны. Аня рассказывает про 30-летнюю Олесю, которая с сепсисом попала в больницу. Ее прооперировали и выписали на второй день. Сказали, нет мест. На третьи сутки она умерла дома. Кому была нужна эта смерть? Это так и надо — вместо реабилитации?
фото: Александр Корнющенко
* * *
Из отчета “ГолосАнтиСПИД”: “…Республиканский наркологический диспансер ссылается на нормативные акты, по которым наркологи могут оказывать помощь лишь людям со 2—3-й стадией ВИЧ без сопутствующих заболеваний. Они мотивируют это тем, что после снятия абстинентного синдрома у пациента сразу обостряются все заболевания и он становится угрозой для других пациентов. Усилиями сотрудников в частном порядке удалось госпитализировать пять человек с поздними стадиями ВИЧ. Ради сохранения жизни одного человека, при отсутствии взаимодействия наркологии и хирургии, приходится все решать в частном порядке и на личных связях. Но самое страшное то, что наркопотребители уже не выходят из притонов. Причины разные: недееспособность, высокая температура, “кумары”, непрерывность процесса приготовления и употребления наркотика, собственное неверие в то, что им могут помочь. Все эти факторы являются причиной изолированного образа жизни, труднодоступности медицинских и социальных сервисов, что в итоге чаще всего приводит к смерти”.
В этом году в Башкирии зарегистрировано 1105 новых случаев ВИЧ. Умерло — 203 человека. Каждый пятый.
Эпидемия ВИЧ приостановилась почти во всех странах мира, кроме России.
Анастасия Кузина,
Уфа
mk.ru
.gif)
