Шило на мыло

Фантастическая история, рассказанная мне попутчиком в ночном поезде

Нарколог и пациент сидели за столом и ели друг друга глазами, испытывая друг к другу страстную, всепоглощающую… ненависть.
Докторша – пожилая, грузная женщина с брезгливо поджатыми губами, только что подвергнувшая пациента унизительному подробному телесному осмотру, быстро строчила ручкой в его карточке и думала: «Какой же он мерзкий, грязный, лживый подонок!

Ему всего 26 лет, он совершенно здоров соматически, даже ВИЧ не подцепил… а он берет и убивает свое тело! Я прошла уже два курса химиотерапии, у меня диабет, холецистопанкреатит, ишемическая болезнь сердца, проклятая подагра мучит и мешает ходить… а у этого говнюка здоровье – хоть в космос запускай и вся, вся жизнь впереди… какая чертовская несправедливость – я, солидный, порядочный, уважаемый человек, а качество жизни у меня – отвратное, и я скоро уйду из жизни, а наркоман, биологический мусор, будет жить еще долгие годы, если, конечно же, не сдохнет от передозировки! Мне бы его возраст и его молодое, здоровое тело!»

Ее пациент – маленький, юркий паренёк с хитрой пoрочной рожицей отъявленного пройдохи, смотрел на врачиху и думал: «Старая сука! Что ей стоит чиркнуть перышком и добавить мне сразу 25 миллиграмм! А рецептов, рецептов – целая пачка… я бы чирк перышком – и выписал сонната… и димедрола… и продал бы и купил чек металла. Или выписал бы морфий. Хотя, зачем мне морфий, все равно не подействует…»
И тут докторша ошарашила его: «Козявкин, пришли результаты тонкослойки, там у тебя … ну-у-у, букет! И морфин, и барбитураты, и амфетамин. А ты кричал, что это тесты у нас просроченные. Жаловаться грозил! Потому, Козявкин, самостоятельного приема тебе не видать, как своих ушей! Доигрался!» Козявкин сначала побледнел, потом побагровел, вцепился пальцами в край стола и залепетал: «Марь Иванна, Марь Иванна, не снимайте с самостоятельного… я… мне… Вы… да оказались бы вы в моей шкуре!»

Козявкин был в панике. Он, конечно же, не мог признаться врачихе в том, что частенько продает свой метадон, что он вконец изоврался, что под зданием наркологии его ждут нетерпеливые и очень сердитые клиенты и ему вовсе не поздоровится, если у него не будет этих вожделенных таблеток!
Марья Ивановна откинулась на спинку стула, с отвращением посмотрела на Козявкина поверх очков и, наслаждаясь своей властью над этим перепуганным человечком, отпарировала: «Да если б ТЫ оказался в МОЕЙ шкуре, ты б…»

Они уставились друг на друга и вдруг почувствовали внезапный холод, тошноту и головокружение. Им показалось, что мир вздрогнул и поплыл, все цвета и краски побледнели и выцвели, а их, как будто бросили в огромную центрифугу и она завертелась все скорее и скорее. Денис Козявкин оторопело открыл глаза и обнаружил себя сидящим на стуле…бросил взгляд вниз, на свои руки и увидел, что они – женские, в пигментных пятнах, с ярко-алым маникюром. Денис грохнулся на пол со стула и завопил во всю глотку высоким женским голосом.

Медсестра, сидящая на выдаче препарата ЗПТ в соседнем кабинете, услышала, что заведующая отделением Марья Ивановна Рыкалова визжит, как резаная, а ей вторит басом какой-то мужчина. Медсестра автоматически нажала тревожную кнопку, вызывая полицию, вскочила и бросилась на помощь, оттолкнув очередного ЗПТэшника, но резко затормозила, вспомнив, что не закрыла кабинет. Быстро повернув ключ в замке, она влетела в кабинет заведующей и остолбенела. На полу, возле опрокинутого стула, валялась Марья Ивановна, дрыгая синюшными ногами в петлях варикозных вен, и испускала вопли. Над ней стоял пациент ЗПТ Козявкин, бледный, как стенка, с выпученными глазами и, протягивая к Рыкаловой руки, орал что-то вроде: «Не может быть… Козявкин, назад!» Медсестра схватила первое, что попалось под руку – это оказалась стопка папок с историями болезни и шмякнула Козявкина по голове.

Марья Ивановна закричала:
«Не надо меня бить!» Медсестра бросилась к ней и стала поднимать докторшу с пола, крича: «Он вас ударил? Сейчас будет полиция!», а сама думала: «Где она откопала такие жуткие фиолетовые панталоны? Расскажу девчонкам, вот смеху будет!» Тут в кабинет ворвались патрульные полицейские – мужчина и девушка, и, мгновенно оценив обстановку, принялись лупить парня – с виду похожего на наркомана, по принципу «Хто всрався? Невістка!».
Скрутив предполагаемого преступника в бараний рог, полицейские уложили его лицом вниз, и девушка-полицейский, отдуваясь и убирая дубинку на место, спросила у потерпевшей докторши: «Заявление будете писать?» Пока полицейские занимались с нападавшим наркоманом, медсестра успела усадить Марь Иванну за стол и сунуть той валидол. Обращаясь к полицейским, она сказала: «Если надо, я напишу. Вы видите, в каком она состоянии? Бог мой, с каким ужасным контингентом мы работаем! Бедная женщина 11 лет на этой работе и видите, какая благодарность! Она этому негодяю в бабушки годится, а он на нее руку поднял!» Тут задержанный, лежащий на полу, лицом вниз, со скованными наручниками за спиной руками, пошевелился и попытался что-то возразить, но получил увесистый пинок от полицейского-мужика. Его подняли с пола и вывели из здания, пока девушка-полицейский оформляла протокол. По дороге в отделение полиции задержанный развлекал патруль тем, что кричал, что он солидный человек («Слышь, Наталка? Глянь на этого солидного!»), будет жаловаться и найдет управу на этих оборотней в погонах.

В это время медсестра Вера и сбежавшиеся другие сотрудники наркодиспансера во главе с главным врачом набились в кабинет и хором жалели пострадавшую докторшу. Она только охала, хваталась за сердце и оглашала кабинет серией нестройных жалоб. Приехала скорая – кардиобригада, сделали ЭКГ, не нашли ничего угрожающего жизни, обьяснили ее странное поведение сильным стрессом и посоветовали полный покой и седативные средства. Главврач отвез пострадавшую домой, помог открыть дверь квартиры, жалостливо поцокал языком, увидев, что бедняжка прошла мимо своей двери, а когда он осторожно развернул ее подвел ко входу в квартиру, Марья Ивановна запуталась в ключах, тыкая их не в те замочные скважины… Когда дверь за главврачом закрылась, Денис Козявкин, каким-то немыслимым чудом оказавшийся в теле врачихи (в ее шкуре!) с ужасом уставился на свое отражение в красивом зеркале в бронзовой раме с завитушками, висящем в прихожей, вцепился в волосы и завыл. Денис только сейчас осознал весь масштаб катастрофы, приключившейся с ним. Верно говорят, что нужно быть осторожным в пожеланиях, особенно в высказанных. Это «если бы», вылетевшее воробьем, может материализоваться, и что тогда? Там, в злосчастном кабинете, Козявкин вдруг увидел… себя, сидящего на стуле напротив, как в зеркале и, естественно, не понял, что случилось. Он опустил глаза и увидел пухлые старческие руки с красным маникюром, пальцы с золотыми перстнями и кольцами, дамские часики на запястье… почувствовал боль в большом пальце левой ноги, пошевелил им, потом наклонился и посмотрел на беспокоющую его ногу… и увидел, что нога обута в дамский черный туфель с бантиком и начал визжать от ужаса. А его двойник почему-то начал визжать тоже! И Козявкин понял, что он таки оказался в шкуре Марьи Ивановны.

Шкура оказалась совсем неважнецкой – даже ходить было неудобно, сменился центр тяжести и Денис несколько раз чуть не упал, потому что потерял равновесие. А еще болела голова, кололо под ложечкой и мучила изжога. Денис обошел квартиру, с большим интересом исследовал ящики письменного стола и шкатулки на трюмо в спальне. Марья Ивановна была одинокой старой девой и квартирка ее была устроена со вкусом и любовью к себе дорогой и единственной. На холодильнике сидел огромный кот-сфинкс. Денис обожал кошек, поэтому он протянул к коту руку и погладил кота по ушастой башке. Кот выгнул спинку и заурчал, «а квартирка-то о…енная… хорошо живут наркологи!» Козявкин открыл холодильник, но не нашел там ничего, на его взгляд, вкусного. Сплошные овощи, всякие брокколи и тому подобная лабуда, обезжиренные кефиры да йогурты, отварная индейка… ни колбасы сырокопченой, которую он обожал, ни икры. А кошачьего корма было заготовлено столько, что можно было бы прокормить целое стадо кошек. Козявкин сбросил с отечных старушечьих ног неудобные тесные туфли, включил телевизор, чтобы было легче думать и улегся на диван. Как всегда, когда возникал вопрос, «Что делать?», Козявкин знал один –единственный ответ на него: «Надо уколоться!». В сумочке Рыкаловой, которую он прихватили из кабинета, Козявкин обнаружил немало интересного: отличный новенький сенсорный телефон, портмоне с увесистой пачкой денег, Козявкин с шумом проглоил слюну и аж затрясся, и целая упаковка феназепама. Козявкин помнил номера цыганских наркодилеров наизусть… но сейчас он говорил женским писклявым сопрано, что если цыганка Карина его не узнает, запантуется и ничего не продаст? Ничего, решил Дениска, где наша не пропадала! И набрал знакомый номер.

В это время бедная Марья Ивановна в изрядно избитом теле Козявкина сидела в «обезьяннике» горотдела полиции и ревела, размазывая по лицу кровь и сопли. Ей было безумно обидно. Как с ней, осторожной, законопослушной (не считая взяток, которые она годами брала за оформление сертификатов, за снятие в диспансерного учета, кодировку алкоголиков, и других милых шалостей в том же духе) могла произойти такая дикая, немыслимая история? Она всегда считала себя атеисткой, не верила во всякую мистику, а слово «экстрасенс» считала бранным. А тут такое! Марье Ивановне вдруг в голову пришло, что Козявкин в ее теле может натворить и начудить, и как все эти события скажутся на ней, когда все вернется на круги своя, а что именно так и случится, она почему-то аже не сомневалась, и просто похолодела от ужаса. А как там один ее обожаемый Барсик?! Своего огромного холеного сфинкса Марья Ивановна обожала со всею силою нерастраченной ни на кого любви – она была одинокой старой девой, личная жизнь не сложилась, с родственниками она расплевалась из-за вздорного нрава – кого ей еще было любить?

Марья Ивановна поискала по карманам Козявкинских джинсов носовой платок, не нашла, махнула рукой и утерлась рукавом. «Надо отсюда как-то выбираться, – подумала она, – пока этот говнюк не нахозяйничался у меня дома…» Она повела плечами и прислушалась к своим ощущениям.Несмотря на то, что тело Козявкина было избито довольно сильно, чувствовала она себя в нем на диво уютно. Исчезла постоянная горечь во рту и колотье под ложечкой. Избыточный сахар не доставлял неприятных ощущений. Гипертония не отзывалась болью в сердце. Она обнаружила, что может присесть на корточки и встать, не опираясь руками об пол. Подагрический большой палец на левой ноге не беспокоил – ведь у Козявкина ноги были здоровые! Марья Ивановна даже разулась и полюбовалась на ноги, как на новую машину. Правда, она обнаружила грибок на ногтях и брезгливо поморщилась. Шли часы. К вечеру Марье Ивановне безумно захотелось есть – молодой здоровый желудок сердито бурчал, требуя топлива. Но отпускать хулигана Козявкина никто не торопился. Часов в шесть вечера к обезьяннику подошел белобрысый сержантик – сосед по улице, и сказал: «Слышь, Козя, там твоя мамка пришла…» Марья Ивановна вскочила с лавки, подбежала к решетке и увидела маленькую, щуплую заплаканную женщину с такой же птичьей рожицей, как и у Козявкина. Сзади Козявкиной держались две девчоки-близняшки лет по 12.

Лица всех троих были словно вырезаны по одному лекалу – одинаковые острые носики оттопыренные ушки, мелкие черты лица и знакомая суетливость в жестах и движениях. Марья Ивановна смущенно осознала, что она в течение семи лет была лечащим врачом Козявкина, но за это время не нашла времени хотя бы поинтересоваться, есть ли у него родители, кто они, как зовут эту замученую тетку… а эти девочки – кто? Сестры Козявкина? Или, может, он женат и это его дочери. Нет, он слишком молод. Тут мать Козявкина увидела сына с разбитой физиономией и залилась слезами, а его сестренки тут же поддержали ее – заревели хором. Марья Ивановна выросла в патриархальной украинской семье, родителей своих она всю жизнь называла на «вы», поэтому она начала себя вести так, как, по ее мнению, должен вести себя нормальный сын, которого мать пришла забирать из полиции, куда он был доставлен, не важно, по его вине, или нет, но ведь он заставил мать поволноваться… и Марья Ивановна выдавила из себя: «Мамочка, дорогая, простите меня, пожалуйста…» Мать Козявкина схватилась за сердце и заголосила: «Сволочи, фашисты, что вы с ребенком сделали! Сыночка, тебя по голове били?!»
Только спустя почти два часа Марья Ивановна в теле Козявкина вышла из райотдела. Мать и сестренки, наверное, очень любили Дениску – они вцепились в него и вели домой.

В это время Козявкин в теле Марьи Ивановны чувствовал себя вовсе не так и хорошо. Несмотря на то,что в холодильнике было много вкусных вещей, есть ему не хотелось. Почему-то шумело в висках, болела голова и усталость он чувствовал такую, будто всю ночь вагоны разгружал. Козявкин не знал, что это обычне самочуствие пожилой и не совсем здоровой женщины, поэтому он решил все-таки купить чек и уколоться. Он съездил за чеком, вызвал ступор у водителя такси – тот все перевидел, но чтобы важная дама ползала на коленках в поисках «закладки» – такого мужик и представить себе не мог. Когда Козявкин, тяжело дыша и отдуваясь, залез в такси с вожделенным пакетиком, таксист спросил: «Бабушка, это вы для сына или для внука?» и долго сочувствовал и бормотал что-то о «поганых наркоманах, которых сами воспитали, а теперь мучаются».

Козявкин расплатился с таксистом, купил пачку голубого «Кемела» в киоске возле Марь-Иванного дома… потом подумал и купил самую дорогую зажигалку. «Вот заживу!» – удовлетворенно подумал он и поспешил в квартиру – скорее сделать дозу и уколоться. Но он забыл об одном – тело было не его, Козявкина, опиоидного наркозависимого со стажем, стоящего на метадоновой программе и получающего 140 мг в сутки! Марья Ивановна даже простой анальгин без крайней нужды не принимала, а что уже говорить о наркотических анальгетиках или психотропных препаратах! Даже одна фраза в аннотации «вызывает пристрастие и привыкание» пугала её настолько, что она советовала пациентам ЗПТ, которые жаловались на бессонницу, сделать подушечку, набить ее сушеным шалфеем и таким образом лечиться!

А Козявкин, обнаружив у Марьи Ивановны в сумочке целую упаковку феназепама, сразу от жадности слопал шесть штук. С пересохшим ртом, трясясь и временами подсигивая на месте от нетерпения, он развел «чек» в воде, кипятнул пузырек на пламени зажигалки, быстро набрал в шприц все три кубика, на секунду задумался – может быть, оставить половину на утро? Но жадность победила и Дениска Козявкин махнул рукой и уколол себе все. Он почувствовал легкий приятный приход, закурил (причем тело Марьи Ивановны немедленно закашлялось) подолвинул поближе пепельницу, взял пульт, несколько минут перелистывал каналы, ища любимый сериал «Пес» и сам не заметил, как отключился.

Двое людей могут ненавидеть друг друга, но в безвыходном положении, если у одного из них коробок, а у другого спички, они забудут о вражде и только вместе смогут зажечь костер. Марья Ивановна была далеко не глупой женщиной и прекрасно понимала, что им с Козявкиным нужен союз, если она не хочет (после того, как все вернется ин статус кво) оказаться в психбольнице и потерять работу. Она представила себе Козявкина на пятиминутке, Козявкина на обходе и даже застонала от неловкости. С огромным трудом Марья Ивановна в Козявкином теле смогла вырваться из дому. Мать и сестренки стали в дверях и не пускали и ей стоило большого труда убедить их отпустить ее.

Марья Ивановна почти бегом – ах, как давно она не бегала! Приблизилась к своему дому. Она ужасно переживала за кота – бедный мальчик целый день пробыл один! А если Козявкин его обижал? Но потом она вспомнила кошек у Козявкина дома и успокоилась. В тайнике за счетчиком она нащупала запасную связку ключей, зашла в квартиру… и с ужасом обнаружила свое тело, лежащее на диване. Она включила свет и увидела синие губы и ногти, услышала специфическое дыхание и принялась спасать жертву передозировки – делать искусственное дыхание («Боже мой, да неужели у меня так смердело изо рта!»)и колоть налоксон – благо, ей подарили несколько ампул на курсах повышения квалификации.

…Козявкин очнулся от того, что кто-то очень больно крутил его уши, шлепал ладонью по лицу и твердил:
– Очнись, дурак, а ну приходи в себя!
Козявкин открыл глаза и увидел склоненное над ним знакомое до мельчайшего волоска и прыщика лицо, миллион раз виденное им в зеркале и взвыл:
– Ооой! А я думал, что все это мне приснилось…
Марья Ивановна, заключенная в тело Козявкина, ехидно заметила:
– Прям как в сказке могу тебе сказать, Иванушка-дурачок, если б не я, спал бы ты вечно… мерзавец! Да как ты смел мне колоть всякую гадость?! Правильно я сняла тебя с самостоятельного!
Козявкин задумался о новых перспективах:
– Я что, передознулся? Так я сейчас, выходит, совсем чистый… во дела…

Марья Ивановна схватила свое порядком похудевшее портмоне, раскрыла его и потеряла на секунду дар речи.Она принялась лупить Козявкина и кричать: «Вор, мерзавец!» Козявкин, находясь в ее теле, визжал высоким сопрано: «Ну и что… ну и что, что взял… А ты ваще мое тело украла и подсунула рухлядь… Что за фуфел ты мне подсунула, сука ты старая… Меня то тошнит, то болит, то срачка… и ещё я всцыкаться начал! Только приспичит, надо сразу мчать галопом к унитазу, а то уссусь, как маленький!» Марья Ивановна вскочила с пола, побежала на кухню, стукнула дверцей шкафа и сказала Козявкину: «Я тебя сейчас научу, как мерять сахар и колоть инсулин». Услышав это, Козявкин завопил: «У меня что, теперь еще и диабет?!» Марья Ивановна захихикала: «У тебя теперь еще и рак!» Козявкин глубоко задумался, потом, сообразив, какие нехорошие у него перспективы, сказал: «Нет, я так не согласен, это нечестно… Отдавай тело обратно!» «Бери!» – махнула рукой Марья Ивановна. Козявкин долго смотрел ей в глаза, пыжился, тужился, старался, но не изменилось ничего.
Утром из дома Марьи Ивановны вышла наша парочка. Козявкин вел под ручку пожилую вредную врачиху. У пациентов ЗПТ, стоявших группкой перед зданием наркологии, глаза полезли на лоб и поотвисали челюсти. Наши герои пришли в наркологию, где Рыкалова торжественно принесла свои извинения Козявкину за доставленные неприятности и заверила весь медперсонал и пациентов ЗПТ, что вчера произошло недоразумение.

– А чего вы так кричали? – недоуменно спросила медсестра, выдающая метадон, и услышала ответ:
– Ааа, я ужасно боюсь пауков, а тут из вентиляции вылез такой огромный, страшный, волосатый и я испугалась!
– А Козявкин чего орал, как резаный? Взял бы да прихлопнул паука.
Козявкин потупился:
– Знаете, я тоже пауков боюсь.
Пациенты удивленно рассказывали друг другу:
– Прикиньте, Козя вчера весь день сидел у Рыкаловой в кабинете! Наверное, сдавал нас всех по полной программе!
В самом деле, Козявкин сидел у Марьи Ивановны в кабинете. А там, пока Марья Ивановна, закрыв дверь на ключ, писала документацию, делала назначения и т.д. Козявкин в ее теле развлекался – звонил своим кентам с программы и стращал их – в этот день многие пациенты программы убедились, к своему ужасу, что врачи знают все! Всю подноготную, все мутки!
Старое больное тело Марьи Ивановны постоянно приходилось пичкать то одними лекарствами, то другими, мерять давление, сахар, колоть инсулин. И тут, примерно к обеду, Марья Ивановна, которая неплохо должна была себя чувствовать в теле Козявкина, вдруг удивленно сказала:
– А почему мне как-то нехорошо? Спина болит, морозит и руки-ноги крутит…
Козявкин заржал:
– Марья Ивановна, а метадон вы выпили? Забыли? Да это же вас кумарит, ха-ха-ха!
Марья Ивановна удивленно протянула:
– Вот оно какое….Ну правильно я всегда думала – это не смертельно. Можно потерпеть.
Козявкин ответил:
– Аааа, ну потерпите… до утра. Спорим, что не вытерпите?
Марья Ивановна сказала:
– А спорим, вытерплю… и до утра, и до завтрашнего вечера!
В обед Марья Ивановна пошла в находящийся рядом с наркологией магазинчик – купить йогурта или кефира своему телу и пару булочек, сарделек и всякой другой еды для Козявкина. Возле магазина стояла группка парней, на которую она внимания не обратила. Когда она прошла мимо, парни озверели.
– Ты глянь, падла, прет мимо и даже не то что не здоровается, морды в нашу сторону не повернет!
Марью Ивановну вдруг взяли под белы ручки и отвели в сторонку. Мрачные физиономии парней не предвещали ничего доброго.
– Ну что, падла, где колеса?
– Какакакие кккколеса? – выдавила из себя Марья Ивановна.
– Ах, ты уже не знаешь, какие?
И тут Марья Ивановна ощутила несколько болезненных тычков под ребра и начала вопить:
– Милицияяя!

Как оказалось, негодяй Козявкин что-то задолжал этим парням, но наобещал рассчитаться метадоном, который думал получить на руки, а она поломала все его планы, потому что сняла Козявкина с амбулаторного приема. Неизвестно, чем бы все кончилось, если бы вдруг из здания наркологии не выбежала пожилая врачиха в халате, размахивая здоровенной дамской сумкой с окованными металлом уголками, подскочила к парням и обрушила эту сумку на голову самого главного Козиного кредитора. Потом еще удар, ещё один, еще… и нападавшие рассыпались в разные стороны, громко и разнообразно матерясь.
– Вставайте! – сказал Козявкин Марье Ивановне. Та машинально поблагодарила… и в свою очередь обрушилась на него:
– Ах ты мерзавец! Продавал свой метадон!
Пререкаясь, они вернулись в кабинет Марьи Ивановны, где уже их ожидал главврач, который видел из окна всю эпопею.
– Ну-с, – сказал он, свирепо раздувая ноздри, – и что все это взначит? В вашем возрасте… в вашем положении… драться с какими-то подонками… ну, знаете ли…
Козявкин ответил:
– А шо я сделал…ла! Они первые начали, бля…
Причем сказал он это, вставляя для связки матюк через каждое слово.Главврач потерял дар речи, а Марья Ивановна, желая спасти положение, сказала:
– Андрей Петрович, Марья Ивановна, наверное, плохо себя чувствует… Главврач нахмурился и сказал:
– Да-уж, Марья Ивановна, я заметил, что с вами что-то не то…Может, ляжете в отделение неврозов… Может, на обследование?
А отделение неврозов находилось в психбольнице, где Рыкалова совершенно не желала оказаться.

Марья Ивановна была неглупой женщиной и прекрасно понимала, что в дальнейшем, если снова не произойдет чуда, ей придется уйти на пенсию – и так уже пошли разговоры о том, что она ведет себя странно, странно выражается и вообще изменилась. Вернее, вел-то себя Козявкин, органически неспособный к актерству – он разговаривал, используя маты для связки, гримасничал и жестикулировал так, как привык, и все эти жесты и маты из уст пожилой солидной дамы производили, мягко говоря, странное впечатление. А еще… Марье Ивановне все сильнее не хотелось возвращаться назад – в больное, старческое тело. И все чаще и чаще она начинала думать о том, чтобы использовать это чудо – ведь у нее появилась возможность прожить еще одну жизнь и получить в этой жизни все, в чем судьба ей отказала. Из-за тяжелой болезни родителей, за которыми нужно было ухаживать и заурядной внешности у нее не сложилась личная жизнь, она так и не встретила свою любовь, у нее даже близости ни с кем никогда не было – отсюда, вероятно, и онкология приключилась по-женски.

Поначалу они с Козявкиным пытались воспроизвести ту ключевую сцену в кабинете, когда собственно и произошел этот обмен душами и сознаниями… принимали те же позы, даже одевались так же, произносили те же слова, глядели в глаза друг другу, даже пытались вызвать в себе те же эмоции… но ничего не происходило.
А на сайте ЗПТ и среди сотрудников наркологии пошли странные слухи. Все шумели и перешептывались. Возникла смачная, потрясающая, скандальная сплетня: Рыкалова, вредная, противная, злая врачиха завела роман с пациентом, который годится ей во внуки! И с кем, с наркоманом Козявкиным! В ее-то возрасте!..

…Теперь он жил в ее квартире, лишь изредка навещая мать и сестренок. Исправно ходил за покупками, провожал Рыкалову на работу и обратно, выгуливал на шлейке во дворе ее красавца-кота. Козявкин приоделся с иголочки, в фирменные шмотки, раз в неделю ходил в Барберри-шоп… в общем, сайт гудел, как потревоженный улей.
А наша парочка тем временем искала экстрасенса. Вернее, Искал Козявкин, а Марья Ивановна больше делала вид. Однажды Козявкин признался со слезами, что очень скучает по маме и сестрам. «Дениска, – сказала ему Марья Ивановна, – ну ты же понимаешь, что если ты сейчас явишься домой, тебя никто не признает? Угодишь в психушку, вот и все… Единственное, что мы можем сделать – это пойти туда вместе». Они накупили продуктов и подарков всем и пошли к Козявкину домой. Матери сказали, что Марья Ивановна – одинокая, неизлечимо больная женщина, вдруг подружилась со своим пациентом и вот потому, что он такой хороший, решила ему помогать материально в обмен на то, что он будет за ней ухаживать… и, возможно, если он будет себя хорошо вести и бросит наркотики, она оставит ему квартиру и все имущество в наследство. Бедная, сбитая с толку мамаша Козявкина, потеряла дар речи. Она сидела на диване, переводила взгляд с сына на полные пакеты всяких вкусных вещей, которые они себе могли позволить разве что на Новый год, потом – на девочек, увлеченно потрошащих коробки с куклами и новыми одежками… а потом расплакалась. По дороге домой Козявкин тоже плакал, а Марья Ивановна, хоть и конкретно потратилась на подарки родным Козявкина, все равно чувствовала себя воровкой и терзалась угрызениями совести. «Нет, все-таки надо колдуна найти. Хотя бы для успокоения Дениски». Однажды он сказал ей: Тетя Маша, почему вы живете, как в лесу? Ни вы ни к кому не ходите, ни к вам никто не ходит… И деток у вас нет… несчастная вы».

Марья Ивановна сначала вскинулась: «Какие гости, когда я в таком виде…», потом обиделась: «Дожила, что наркоман меня жалеет!», а потом задумалась – ведь действительно, в ее квартире за последние пятнадцать лет ни разу не было гостей, она жила, как премудрый пескарь, в своей мурье, а ведь ей так понравилось возиться с сестренками Козявкина… а помри она завтра – кто о ней пожалеет? Она прожила всю жизнь одна, успокаивая себя тем, что вот, она получила образование, пользовалась уважением в кругу коллег… но все чаще ей становилось страшно, она думала: «Ведь скоро сдыхать, а ни одной родной души рядом… кроме кота. А если я скоро помру, что будет с Барсиком? Его выбросят на улицу, такого нежного, такого любимого!» Ей стало так себя жалко, что она села и заплакала. Козявкин кинулся ее утешать: «Тетя Маша, не плачьте, я вас никогда не брошу! Вот вернемся в свои тела, так я всегда вам помогать буду! Это я раньше думал, что вы пидор уматовый, а сейчас я знаю, что вы не злая, вы просто несчастная…» «Ага, – подумала Рыкалова, – вот именно, когда вернемся…» и вслух умилилась: «Конечно, голубчик! И в гости ходить будем, и дружить будем, куда ж я без тебя!»

Где мне взять перо, способное описать совещание у главврача, на котором Марья Ивановна суфлировала в гарнитуру, что говорить Козявкину, присутствовавшему там в ее теле? Как описать вечера, которые эти двое, оказавшиеся заложниками чуда, проводили вместе? Как описать эту странную дружбу: одинокая, никем не любимая наркологиня, которую один китаец, стажировавшийся в месте с ней, прозвал «Синь цзинь хоу» – Кобылой с железной задницей, и наркозависимый пациент, в ее глазах – отброс общества, постепенно стали друг другу необходимы и дороги. Конечно, по законам жанра дальше должен был бы найтись некий знающий человек, который провел бы очень сложный обряд, взмахнул руками «КрЭкс – пэкс – фэкс» и счастливый Козявкин вместе с Марьей Ивановной вернулись бы в свои тела, стали бы жить-поживать и хэппи энд. Но я не пишу сценарий голливудского фильма. В действительности все случилось совсем иначе.

К всеобщей радости пациентов сайта, на котором работала Марья Ивановна, сотрудники наркологии провели ее на пенсию. Марья Ивановна рассудила так: «Пенсию я заработала, а чем каждый день бояться, что Козявкин ляпнет или сделает что-то не то, лучше пусть сидит дома в безопасности». Тем более, что работая в такой хлебной специальности, как нарколог, Рыкалова сколотила неплохое состояньице, удачно разместила свои деньги и могла припеваючи жить на проценты. Потом, уже к удивлению всех знакомых, Козявкин снизил дозу до минимума, отказался от детокса и пропал из виду. Впрочем, он еще раньше прекратил общаться во всеми. Постепенно о нем забыли старые знакомые.
Вскоре стало известно, что слегла Марья Ивановна. Все соседи обсуждали ситуацию – кто-то хвалил преданностью «докторшина наркомана» – он установил в ее квартире кровать для интенсивной терапии, день и ночь не отходит от больной. Другие возражали: «Ради такой хаты можно и за старой бабой поухаживать… Помните, он нотариуса привозил – докторша ему генеральную доверенность на майно дала… все ему останется – и квартира и все сбережения Рыкаловой».

Марья Ивсновна до конца ухаживала за своим бывшим телом. Ей ужасно жалко было Козявкина и она делала все, чтобы он не страдал. Тело Марьи Ивановны стремительно умирало от рака. Когда начались боли, Марья Ивановна купила сумасшедше дорогие фентаниловые пластыри, но следила, чтоб Козявкин не совал их в рот – как-то раз он думал, авось заторчит и чуть снова не передознулся. Можно сказать, что Козявкин ушел из этого мира, не испытывая страданий – в кайфе, как мечтает каждый наркозависимый. Когда ее тело, отслужившее свое, испустило последний вздох, Марья Ивановна всплакнула – за несколько месяцев она очень привязалась к хитрому, недалекому, но очень доброму Дениске, потом закрыла глаза своему старому телу, накрыла лицо простыней и пошла звонить – вызвать врача и полицию. Она вышла в коридор и, – о незадача! – увидела, что закрыла все зеркала, но забыла сделать это с круглым зеркалом на подставке, перед которым обычно прихорашивалась. Она взяла зеркало в руки, машинально поднесла к лицу, но вскрикнула и чуть не выронила – ее отражение нахмурилось и покрыло ее матом. Душа Козявкина вылетела из бренных останков, которые когда-то принадлежали Марье Ивановне, покрутилась, полетала по комнате, сунулась было в свое бывшее тело – но оно было плотно – ни щелочки, ни лазеечки, – занято душой Марьи Ивановны. Тогда бесприютная Денискина душа вселилась в зеркало, где и пребывает доныне.

Эпилог

Марья Ивановна использовала свой шанс, как и собиралась: свое новое тело она вылечила от опиоидной зависимости. Сейчас гражданин Денис Козявкин (Марья Ивановна давно привыкла отзываться на это имя) – уважаемый всеми фелинолог (специалист по кошкам). Наша героиня сначала думала снова получить диплом врача. Если б я писала сценарий к голливудскому фильму, то безусловно, Марья Ивановна там стала бы хорошим, толерантным наркологом. Но в действительности она поступила иначе – закончила ветеринарный институт и теперь держит питомник сфинксов . Она не бросила маму и сестренок Козявкина на произвол судьбы. Мама Козявкина больше не ходит в дырявых сапогах и пальтишке на рыбьем меху зимой, она хвастается, что примерный сын купил ей нутриевую шубу в пол и такую же шапку. Сестренки закончили школу, потом поступили в педучилище – тоже благодаря брату. Но, когда мать и сестры собираются вместе, они вспоминают прежнего Дениску – не такого, как сейчас, холеного молодого человека, щедрого, хорошего… но чужого…Мама шепчет «Как подменили…»

Марья Ивановна старается, чтоб Козявкину не было скучно, пока ее нет дома, потому она не забывает, уходя утром по делам, включить телевизор и поставить перед ним зеркало, из которого раздается бодрый голос Козявкина: «Тетя Маша, переключите мне на СТБ!» А лысый кот Барсик шипит на зеркало и трогает его лапкой.

Елена Курлат