“ШОН”

До тех пор, пока Ирка не вводила себе необходимую дозу – ни о каких прогулках можно было даже не помышлять. Но стоило хозяйке уколоться – как пес аккуратно выхватывал своей пастью из ее рук опустевший "баян", оттаскивал его на кухню и возвращался к её ногам с поводком в зубах, весь сияя от предстоящего удовольствия.

 Посвящается лучшему другу

   С утра не проходило дурацкое чувство, что что-то должно произойти. И вот оно – поздний звонок медсестры из районной поликлиники. Нет, результат анализа не ошеломил – он просто окончательно добил что-то внутри, и весь остаток дня прошел как в тумане…

 Ближе к ночи головная боль стала невыносимой, снова и снова в сознании  повторялся  проклятый звонок:

– Туровская Ирина Львовна?

– Нет, – соврала Ирка, – её нет дома.

– Это вас снова из поликлиники, – голос из телефонной трубки не слушал, он вещал, – Значит так, передайте ей чтобы  завтра  явилась  в инфекционную больницу и досдала кровь. Вы в курсе что у неё нашли?

 – Да, – выдавила Ирка, и, откинув голову на спинку кресла, с омерзением швырнула телефонную трубку на место. Зажмурившись от отчаяния, она простонала:
– Так мне и надо! Так мне, дуре, и надо…

1

Мысли путались.
"Все, девонька, хорош, хватит…"
Она бросила взгляд   на часы, и скорчив гримасу тусклому зеркалу, уткнулась лицом в ладоши: 
– Боже, какой ужас, Боже…
Внезапно смолкла, сдавила виски пальцами и осмотрелась вокруг. Заряженный шприц лежал рядом на журнальном столике и призывно сверкал в желтом свете настольной лампы, отражаясь в сознании лукавыми блёстками, проходящими сквозь пелену слёз. Тонкая игла с капелькой на конце напоминала острое жало с текущей слюнкой какого-то  ненасытного хищника, застывшего в беспощадном выжидании. Поршень, оттянутый до предела, как-то небрежно скривился, словно в ленивой насмешке: "Ну? И куда ты, лошица, денешься?.."
Ирка сложила кукиш, вытянула руку в сторону "машины" и так продержала дулю до тех пор, пока мышцы не онемели. Минуты забытья оборвались пульсирующей болью в висках. Опустив кулачек, и обнаружив в нем сложенную комбинацию, Ирка рассмеялась. Вытерев о себя влажные ладони, она попыталась  резко встать, но тут же снова плюхнулась в кресло. Раздался бряцающий шум – загремели стоявшие рядом костыли, заскользив дюралем по облезлому лаку паркета.
– Да ско-олько можно!
Проковыляв к книжному шкафу, она вытащила из захламленных недр альбом со старыми фотографиями, и тяжело опустившись на пол, водрузила его на единственное колено.
– Шон, ко мне! – тихо скомандовала она.
Послышались цокающие шаги, и в тусклом свете маленькой комнаты появилось нечто. Огромное, мохнатое и сонное.
– Поищи мои очки! Они где-то на кухне, – вздохнула Ирка.
Нечто махнуло два раза щеткой, служившей ему хвостом, склонило морду на бок, и настороженно повело лопоухими ушами.
– Шон! При-не-си оч-ки. Ищи! – Ирка настойчиво повторила просьбу, чеканя слова.
Шон оглянулся назад, словно прикидывая расстояние или уточняя, к нему ли это обратились, и убедившись, что кроме него вокруг никого нет,   резво бросился выполнять команду.
  … Шон был черным терьером с великолепной, шелковистой на ощупь, курчавой шерстью и мощными лапами. Его заросшая, мохнатая морда, с длинной, вечно мокрой и безнадежно свалявшейся бородой, напоминала голову зачуханого папуаса.
– Что, принес? Молодец, – Ирка приняла футляр с очками из бережно сжимавшей его пасти, и благодарно запустила ладонь в теплую глубину собачьей шерсти. Вяло потеребив пса, она задумчиво склонилась над альбомом.
Пес взвизгнул и нетерпеливо попятился, умоляя о долгожданном внимании.
– Знаю, знаю, гулять хочешь. Подождешь. Ты же видишь, я еще не готова, – она кивнула в сторону столика со шприцом.
Собака гавкнула и лизнула хозяйку в щеку.
– Ой, иди-иди, не подлизывайся…
Шон ещё раз гавкнул, игриво пнул Ирку в плечо своей массивной лапкой, и выжидающе склонил голову набок. Расслабленная, Ирка едва не свалилась. Она хлопнулась о край шкафа и под шум зазвеневшей посуды громко завопила, обливая зверя проклятиями, на которые жизнь ее сделала щедрой. Пёс откинул уши, пригнулся, и одним прыжком пролетел через комнату. От испуга он не рассчитал просвета, и со всего маху врезался в нижний край кровати. Пошатнулся, пришел в себя от переполоха, и, поджав куцый хвост, сунулся под кровать.
– И сиди там, гад! Ты бы еще столик задел – я бы тебя вообще убила, заразу! Главное же знает, гад, знает – а лезет! – сокрушалась Ирка. Она сунула в рот сигарету, но обнаружила, что, убегая, собака задела зажигалку, отпихнув её метра на полтора в сторону. – Тьфу ты, черт… – ей автоматически захотелось встать на четвереньки и подползти, но ничего не вышло. Устремив безнадежный взгляд на костыли, она распласталась во весь рост по полу в попытке дотянуться.
– Вот, блин, сигарета из-за тебя сломалась, скотина!…

2

"Неужели это я…?" – Чьи-то праздничные, чужие лица с альбомных страниц отражались в её серых глазах невыразимой тоской. Родители, школа, дочурка… Изображения внезапно стали расплываться и потекли… Она смахнула слезу и прислонилась к фото губами.
" Все. И больше ничего, н и – ч е – г о."
Из рассыпавшейся кипы любительских снимков почему-то выделился один. Безразлично взглянув на него, Ирка криво усмехнулась – с маленькой фотки смотрели собачьи глаза. Щенячьи, глупые и еще не заросшие окончательно. На обороте надпись: "Шонышке два месяца".
Отложив альбом, Ирка нервно закурила и снова зажмурилась, пытаясь подавить в себе что-то.
– Не-ет, это все, бабонька, это – все…
В голове снова и снова закрутилась карусель, какое-то рваное кино без конца и начала, похожее на кошмарные клипы.
"Я сделала ЭТО!"  Неуж-то? Упоение счастьем, мир прекрасен и, Боже, как сладок, как сладок! Невесомость, блаженство… А вокруг, вокруг – ошеломляюще красный рассвет, такой яркий, такой выразительный! И это неописуемое, это очаровывающее чувство внутри – тепло поглощает, разливается по всему телу, пьянит, завораживает…
Но вот с невероятной, какой-то безумной жадностью что-то пожирает всю без остатка. Что это? Что за сила исподволь, незаметно проглатывает самообладание, саму суть естества? Постепенно, раз за разом кайф становится все короче, а неведомая сила все прожорливее и наглее, пока не подбирается вплотную к лакомому кусочку – Душе… А что душа? – капризная, продажная шлюшка… Так почему же сначала все казалось таким милым, желанным, родным? Ах, да – казалось… Пока однажды не потускнели краски, предательски не отвернулся "этот бл…дский мир сплошных лицемеров", а сказочные рассветы не оказались всего лишь декорациями в бесконечном, дьявольском шоу с квадратным названием "система"… Весь мир, само время превратились в изощреннейших издевателей – беспощадных, неумолимых. Которое утро начиналось с…
"Да ну его на хер! Лучше бы оно вообще не начиналось!"
Ирка открыла глаза, взволнованно затянулась и метко отщелбанила окурок в форточку.
"И что теперь?" – вопрошала одна Ирка. " А н и х%я!" – тут же отвечала другая. Другая?
– Всё! Стоп!
…Музычка, нескончаемые тусовки, пустые, но кажущиеся, что о главном,  разговоры, разговоры, разговоры…
– Порожняки! Болтовня…
…Больницы, роддом, возня с ребенком и… тревога, тоска, одиночество. Дочка умерла, когда ей не было и годика. Сережка? – однажды сел и не вылазит из лагерей… 
"Тут еще эта невезуха… Ну, дернул же черт выйти из того   поезда на ходу! Теперь вообще хана, да ещё с этим ВИЧем сраным… И подцепила же ведь где-то, кобыла!.. Где? От кого? Да какая уж разница…И вмазка последняя…Начать спрыгивать? По новой? Зачем? Ха!.. В мои-то 27! Одинокой калеке, одноногой наркоше?"
– Хромой курице! Уродина…
"Маразм…"
  Придуманная история о  загадочной катастрофе больше "не работала", никого не цепляла, и вообще стала никому не интересна.
"Самой остоп…здела!"
А что завтра? Что и сегодня…
– Ну уж нет! – Ирка решительно поднялась и ринулась к антресоли. Спустя минуту она плюхнулась в кресло. В её дрожащих руках зашуршал целлофаном небольшой сверток, и вот на столик рядом со шприцем, глухо стукнув вороненой сталью о полировку, лег револьвер девятого калибра. Вспышкой в сознании мелькнуло лицо покойного Аликоши, когда-то оставившего Серёге "волыну с двумя боевыми" под залог за карточный долг.
"И как только менты не нашли! Смотри-ка, заряжена, не соврал…"
Под кроватью что-то зашевелилось. Из темноты, недоверчиво и тревожно принюхиваясь, показался блестящий собачий нос. Ирка уныло улыбнулась. Она вспомнила мордочку щенка, глядящего с фото.

3

…Шону был месяц, когда его принес Сережка, как раз перед посадкой:
– Катали у Рыжего, ну, он на кон и поставил… Короче, вот!
Это был неуклюжий щеночек, который долго не мог самостоятельно подниматься по лестнице без надсадного визга. Он поджимал куцый хвостик, и тыкался в щеку влажной кнопочкой своей пушистой мордашки, когда его приходилось сносить на руках. Зато обожал лифт и дворовые собачьи компании, где чувствовал себя уверенным, благородным животным, без комплексов, если возможно подобное сравнение. От того, что природа и порода требовали от него большого роста – он много ел, ел все подряд и был неисправимым попрошайкой.
Ирка помнила все до мелочей – еще бы! – член семьи, как никак. Из неутомимого, проказливого щенка, буквально за год Шон превратился в степенного пса. Но очень несчастного… Он сам быстро понял ритм жизни хозяйки, и как бы поневоле примерив его на себя, смирился.
До тех пор, пока Ирка не вводила себе необходимую дозу – ни о каких прогулках, обедах можно было даже не помышлять. Но стоило хозяйке уколоться – как пес аккуратно выхватывал своей пастью из ее рук опустевший "баян", оттаскивал его на кухню и возвращался к её ногам с поводком в зубах, весь сияя от предстоящего удовольствия.
Шон будто понимал всю тяжесть Иркиной болезни, ее беду, и всегда во время инъекций как-то сочувственно и почему-то виновато прижимал уши, отворачивался и, словно стесняясь, отводил морду в сторону. Пес даже перенял привычки хозяйки-наркоманки: целыми днями напролет спал, часто зевал, лениво трудился над косточкой и тупо глядел на экран телевизора. Особое умилиение  вызывала его реакция на команду "гулять!". Он подскакивал, как козел, облизывался, урчал и шустро семенил в направлении входной двери, потом возвращался, суетливо вбегал в кухню, отчаянно мечась в поисках поводка, хватал его зубами, подбегал к ногам хозяйки, смирно садился и послушно ждал. После долгожданных, но, к сожалению, вечно коротких прогулок, пес пролетал мимо приготовленной для его перепачканных грязью лап тряпки, спохватывался, впопыхах месил ее, теребя и волоча по всей прихожей и, наконец, возбужденно влетал в кухню, где ошалело бросался к своей миске, и часто потрясенный ее пустотой, недоверчиво озирался вокруг, а затем разворачивался, подходил к ведерку с водой и принимался жадно лакать из него воду.
"Шонышка…" 

4

   Тупым взглядом Ирка уставилась на два лежащих рядом предмета: шприц и револьвер. 
“И оба заряжены…”
Эффективность действия "пушки" была более очевидной, но повинуясь демоническому  гипнозу, Ирка взяла шприц с опиумом.
Сзади послышались осторожные шаги собаки. Шон подошел и с нескрываемым любопытством уселся рядом.
– Чего это с тобой? – безразлично удивилась Ирка, оттягивая поршень на контроль. С привычной ненавистью она ввела дозу… Брегзгливо вытащив из вены иглу,  ненадолго замерла в ожидании забвения, и, наконец, протянула опустевший баян собаке:
–  На-ка, отнеси.
Шон не двинулся с места. Он тревожно откинул уши, и точно предчувствуя что-то дурное, повел носом, вбирая воздух.
– Ну и дурак! Как хочешь… Гулять не пойдем! – хрипло выдохнула Ирка, и небрежно швырнув шприц на пол, схватилась за рукоятку револьвера, – Спать будем, Шонышка, спа-ать!
Пес недоверчиво отвел голову в сторону и снова настороженно уставился на хозяйку, поведение которой было ему незнакомо, вызывало тревогу и приводило в замешательство.
– Ой! – Ирка согнулась пополам, коснулась своим лбом собачьей морды и
обратилась к псу:
– Ой, Шон, почеши маме спинку! – она заерзала задом по креслу и, чухая себя между
лопаток стволом револьвера, устало спросила:
– Чего это ты сегодня такой, а, Шон?
Положив на стол страшную черную игрушку, хозяйка протянула руки к собаке:
– Ну-ка, покажи глазки!

Пес страшно не любил этого, всегда нервничал и упирался, воротя морду от неприятных ему ощущений. Но на этот раз он даже не шелохнулся. Ирка осторожно отвела длинные собачьи локоны, и из-под разведенных кустистых прядей на нее взглянули необыкновенно обаятельные взволнованные глаза. Темно-коричневые, переполненные печалью  глаза взволнованного  создания, глаза друга.
– Ты моя прелесть! – растаяла Ирка. Она вытащила заколки из своих волос и защепила ими две пряди собачьей шерсти. – Ну-ка, красавец, посмотри на меня! Боже-Боже…!
Пес и так не сводил глаз с чуднОго лица хозяйки. Он явно нервничал, томясь каким-то бедовым предчувствием. Она закурила, взъерошила пса, потрепала его за ухом и тихо скомандовала севшим, каким-то чужим голосом:
– Спать!
Собака нехотя тут же повалилась у ее ног, закрыла глаза и спустя минуту трижды мечтательно махнула хвостиком.
   Взяв со столика револьвер, Ирка принялась деловито его рассматривать.
"В барабане два патрона. Две пули"
Непроизвольно взглянув на пса, Ирка было решила… Но тут же погнала от себя чудовищную мысль.
"А, впрочем… Нет! Бо-оже, какая дикость… Скотина! Мразь… Шонышку?! Идиотка! Дура…"
Взглянула на часы: без пяти три… Какое-то глупое чувство подсказывало, что осталось еще пять минут.
"Тю! А почему пять? А не двадцать пять?… Мара-азм! За окном ночь. А вдруг соседи услышат? Вообще идиотизм какой-то!.. Ба-а! Спятила баба!"
 Её взгляд скользнул по стенам: далекий манекен Джексон блестел завидными зубами с прошлогоднего календаря, старые часы с невылазавшей  много лет  кукушкой, портрет деда, старик весь в орденах… Разнокалиберные книжные корешки выстроились в неровный ряд и назойливо впивались в рассудок давно утратившими смысл названиями… О мутное стекло плафона отчаянно стучалась обезумевшая моль…
– Ой, бли-ин, как все достало… Боже, как все остоепенело… Все… ВСЕ!
 Обхватив рукоятку ладонями, Ирка взвела тугой курок и приставила холодное дуло револьвера под нижнюю часть своего подбородка. Но сердце почему-то не заколотилось "отчаянно и гулко сотрясая все тело", а наоборот – казалось, что оно окончательно смолкло. Молчало все и внутри, и вокруг! Само молчание безмолвно шептало:
"Ну, давай же, давай, вперёд, чего уж там!"
Но тут Ирка мысленно представила себе траекторию полета пули, место входа, предполагаемый выход, и оглянулась на то место, куда она может проследовать. Мамин подарок – пластмассовая, старая кукла в засаленном сарафане, сидела на музыкальной колонке, широко распахнув тупые объятия. В порыве изменить направление, опасаясь за куклу, Ирка, не вставая, заскрежетала креслом по паркету, но вдруг, опомнившись, треснула себя по бедру ладонью и вставила дуло в рот. Кисловатый, металлический привкус почувствовался на языке, кончик которого Ирка машинально попыталась просунуть в глубину отверстия ствола, почему-то, ни с того ни с сего, начав отсасывать из него воздух! Она снова положила большой палец на взведенный курок, закрыла глаза и тут же мысленно прокрутила кровавую сцену собственного самоубийства: как в кино тишину разрывает хлопок, мозги в клочья, стены залиты кровавыми брызгами… Спохватившись, она обернулась назад и приподняла голову вверх – зеркало и книжная полка.
– Шут с ним! Пойдет.
И вдруг расхохоталась.
– Во дура-то! У-у-у! Вот это я гоню…
 Шальные и абсолютно безумные фантазии подстёгивало не менее всепоглощающее чувство – бесовское желание проучить, казнить , уничтожить себя во чтобы то ни стало.
Она взглянула на часы -1 минута – обрадовалась душевному спокойствию, безудержно-азартной и в то же время какой-то неестественной, обреченной веселости, охватившей всю ее изнутри, а главное – полной потере страха, колебаний и полнейшей апатии даже собственного сердца!
"Это не я. ЭТО УЖЕ НЕ Я! Развалина, рухлядь, жалкая дрянь…"
Накативший приступ истерики и презрения к себе, укрепили ее в сознании правильности  намерений, в ужасной необходимости свершения которых уже не оставалось ни капли сомнений.
– Ничтожество! Все. Точка.
Ирка широко открыла глаза, и напоследок плавно скользнула взглядом по стволу, от кончика дула до самого барабана, к курку… и… вдруг… Черная оружейная сталь револьвера плавно сфокусировалась в размытое черное пятно собачьей лохматости. Говорят, собаки не переносят человеческого взгляда, но вот…:
Пес сидел прямо перед хозяйкой, близко, едва не касаясь её руки своей мохнатой мордой, и в упор глядел ей в глаза! Его преданный, пытливый взгляд, полный мольбы, страдания, любви и укоризны одновременно – приковывал,  пробирал насквозь, глубоко проникая в самую глубь, в сознание, в д у ш у. Ирка почувствовала холод и… стыд, уже давно забытый стыд, захлестывающий волной ее с головы до ног. Пальцы окаменели. Вспотевшие лопатки приклеились к спинке кресла. Сердце словно проснулось, и забилось часто-часто и громко! Глаза пса, будто два окошечка с мило распахнутыми шторками-бровями неестественно блестели: Шон плакал.
Короткая пауза, обернувшаяся вечностью для обоих, закончилась неожиданно -пес осторожно, нежно-нежно, насколько это можно было сделать зубами, взял руку хозяйки за запястье, бережно потянул ее на себя, и… осторожно разжав клыки, зло клацнул о сталь револьвера, выхватил его, брезгливо оскалился и уволок в своей пасти из комнаты прочь. Прочь!
Обалдевшую Ирку привело в чувство бряцанье металла о керамику кухонного пола. Шон спешно вернулся, торжественно процокав по остаткам паркета.
Ирка закрыла лицо ладонями и сквозь задрожавшие от волнения пальцы увидела застывшего в какой-то нерешительности пса. И вдруг… Неожиданно Шон бросился к журнальному столику, урча и повизгивая, схватил окровавленный шприц, вмиг прокусил его, сплюнул на пол, и растирая своими мохнатыми лапами, зашелся победоносным лаем!
Растроганная, не в силах больше сдерживать рыдания, Ирка, призывно протянула дрожащие руки к собаке. Пёс ликовал. Он кинулся в объятия хозяйки, и тычась в её влажные щеки своим прохладным кожаным носом, стал жадно слизывать соленые слезы.
– Идем гулять, идем, мой хороший!
Шон отпрыгнул, его голова дернулась и наклонилась, уши отлетели назад. Он подскочил, как козел, облизнулся, взвизгнул и, внезапно опомнившись, аккуратно обхватил зубами лежащий костыль – бережно уложил его возле Ирки – один, второй… Шустро засеменил на кухню, вернулся с поводком, и переполненный счастьем уселся рядом.
– Гулять! Идём, идём гулять, мой хороший!

1997г. (публикуется в сокращении)
 

1997г.